— Но вы же полицейский!

— Суть полицейской работы состоит в поимке преступников, а вовсе не в совершении подвигов, сударыня. Если дело с этой парой обстоит так серьезно, как вы говорите, пристав пришлет в Последний переулок человек пять, а может, и сам прибудет. Не волнуйтесь, арест произведем в лучшем виде. Честь имею!

— Ну, ты поняла, почему я предпочитаю не иметь дела с полицией, даже когда их помощь необходима? Так Нафанаил и станет дожидаться, когда полицейский пристав самолично прибудет с отрядом городовых в номера для его поимки! Вот, Марусенька, как раз тот случай, когда женщинам приходится брать все на себя! Надеюсь, доблестные стражи порядка в конце концов подтянутся в Последний переулок, но пока все зависит от нас с тобой. Убийцы твоей несчастной бабушки могут скрыться, если мы не примем мер. Ну, ты готова? Пошли! Дай Бог, чтобы они еще не успели удрать…

Марусю пришлось оставить под дождем у дверей в номера. На случай, если мне не удастся задержать преступников в здании, она должна будет перехватить их у выхода и в самом крайнем случае выстрелить в них.

— Только, дорогая, старайся все-таки их не убить, целься в ноги. Я уверена, что суд тебя оправдает, исходя из обстоятельств дела, но проходить по суду за убийство — удовольствие сомнительное. Я попытаюсь не допустить, чтобы они вырвались из здания, но всякое бывает. Надеюсь, ты сможешь меня подстраховать.

Мне, честно говоря, не хотелось оставлять на этом посту Марусю, но что было делать? Больше всего я боялась, как бы ее не посчитали за проститутку, подлавливающую у номеров клиента. Эти места были известны всей Москве свободой нравов, а соседствующий с Последним переулком Соболев, несколько лет назад переименованный в Большой Головин переулок, считался местом красных фонарей.

Если от какого-нибудь уличного приставалы Маруся еще смогла бы отбиться, местные жрицы любви, имевшие обыкновение мстить забредающим в их владения конкуренткам, представляли большую опасность. Одна надежда, что в дождь искатели приключений не так часто бродят по улицам, проститутки тоже отсиживаются где-нибудь в тепле, а полиция, которая должна вот-вот прибыть под предводительством унтер-офицера Комелина, поторопится…

Войдя в номера, я показала швейцару фотографию лже-Мишеля из Марусиного альбома и поинтересовалась, в каком номере остановился данный господин, подкрепив свой вопрос такой крупной купюрой, что старик не нашел в себе сил ответить невежливо. По его уверениям, господин с дамой из тридцать второго были сейчас в номере.

Вскоре я уже поднималась на третий этаж, собираясь встать на часах у тридцать второго номера и не выпускать из него мерзавцев, вернее, мерзавца и мерзавку, до приезда полиции. Недалеко от двери тридцать второго номера в стене была ниша непонятного архитектурного назначения, в которой я устроила свой наблюдательный пункт. Неужели унтер-офицер Комелин так и не догадается поспешить?

Мне не так уж долго пришлось размышлять о нерасторопности полиции и брошенной под дождем, можно сказать — на панели, Марусе. Дверь тридцать второго номера распахнулась, и из него шагнул навьюченный чемоданами Нафанаил.

Я мгновенно выхватила револьвер и метнулась к двери. В проеме, за спиной Нафанаила, стояла Женя в новой роскошной шляпе, самовольно позаимствованной из шкафа своей хозяйки, и с моим английским саквояжем в руках.

— Назад, — злобно прошипела я, целясь в Нафанаила. — Вы не покинете номер, или я буду стрелять!

— Ой, Елена Сергеевна! — Нафанаил расплылся в такой широкой и абсолютно неуместной улыбке, что я невольно вспомнила про его флакончик с порошком. Не иначе, недавно нанюхался и теперь не в силах адекватно воспринимать происходящее.

Женя, схватив Десницына за шиворот, вдернула его обратно в номер и попыталась захлопнуть дверь у меня перед носом.

К счастью, я успела вставить носок туфельки в дверную щель. После короткой борьбы мне удалось перетянуть медную ручку на свою сторону. Мне мешал зажатый в руке револьвер, а Жене — Нафанаил, бестолково застрявший у входа, цепляясь багажом за дверные косяки.

Женя попыталась ударить меня кулаком в лицо, но, поскольку ей пришлось тянуться через плечо Нафанаила, все еще стоявшего между нами с чемоданами в руках, смогла задеть меня лишь по касательной.

— Повторяю, я буду стрелять! Первый выстрел — в воздух!

От моей пули разлетелся стеклянный колпачок на лампе, мерцавшей в глубине номера.

— Не вынуждайте меня стрелять прицельно, господа! Я неплохо справляюсь с оружием.

Господа прислушались к моим словам. Звук выстрела часто делает людей более сговорчивыми. Нафанаил бросил наконец чемоданы на пол и отступил в глубь комнаты. Женя старалась держаться за ним и тоже вынуждена была ретироваться от двери. Воспользовавшись свободным входом, я проникла в тридцать второй номер.

Номер оказался настоящей клетушкой, если не назвать его собачьей будкой, которую только разгоряченная фантазия владельца могла считать меблированной комнатой.

Две пары глаз настороженно следили за револьвером в моей руке. На всякий случай не нужно подходить слишком близко к этой парочке, они могут попытаться выбить у меня оружие. Но при такой тесноте держаться от них подальше тоже было почти невозможно.

— Итак, господа, прошу вас отойти к стене и положить на нее поднятые руки, чтобы мне было спокойнее. И будем вместе ждать полицию, которая должна прибыть с минуты на минуту.

— Гадина! Стерва! Мерзкая шлюха! — Женя вдруг разразилась такими изысканными проклятиями, что я замерла от неожиданности. После нескольких обыденных, можно сказать, повседневного обихода, трафаретных ругательств, широко распространенных в профессиональном жаргоне извозчиков, содержателей трактиров и склонных к алкоголизму сапожников, Женя перешла к тщательно подобранным, замысловатым по конструкции проклятиям, освещающим мое недостойное прошлое, настоящее и будущее, а также охватывающим ближайших кровных родственников и покойных мужей…

Что-то часто меня в последнее время ругают… Подобные вульгарные вопли, конечно, не могут доставить эстетического наслаждения, но ведь существует примета — когда человека ругают, ему все удается. Старайся, Женя, старайся — удача нужна мне как никогда!

Во время этой экспрессивной тирады кто-то со всей силы принялся колотить в дверь.

— А вот и полиция, — облегченно вздохнула я. — Слава тебе, Господи, дождались!

Но, увы, это была не полиция. Какая-то лысая голова сунулась было в номер, оценивающе оглядела обстановку, задержавшись на секунду взглядом на револьвере в моей руке, ойкнула и панически скрылась, плотно прикрыв за собой дверь (из чего следовало, что к голове прилагаются еще и как минимум руки). В глазах Жени заиграло злорадство.

Но на Нафанаила явление лысой головы произвело ошеломляющее впечатление. С истерическим криком: «Полиция! Полиция! Я не хочу, не хочу! Нет!» — он метнулся к окну, распахнул створки и вскочил на подоконник.