Сетчатая дверь захлопывается за ней, а потом и основная. Я стою словно вкопанная, пытаясь убедить себя, что они лгут. Ливви берет меня за руку.

– Они просто пытаются забраться к тебе в голову. Нельзя им доверять.

Я смотрю ей в глаза, позволяя ее словам дойти до моего сознания.

– Да, ты права, – я иду за ней к машине и сажусь, держа дневник. Он пахнет домом Дестани. Мне ненавистен этот запах. Я закидываю дневник на заднее сиденье и отъезжаю от дома Дестани.

– Ты была крута, – говорит мне Ливви.

– Не так, как ты.

Она качает головой.

– Даже больше.

Но я не чувствую себя крутой. Я чувствую себя измотанной – настолько, что могла бы проспать несколько дней подряд. Моя одежда вся пропиталась потом. И я всё еще не могу избавиться от беспокойства.

В тот день у шкафчика Картера, когда я спросила его, читал ли он мой дневник, он посмотрел на меня так, словно пытался придумать лучший ответ в этих обстоятельствах – не правдивый ответ.

Мы едем молча десять минут, а потом я спрашиваю:

– А если он все-таки его прочитал? – Я бросаю быстрый взгляд на Оливию, мои губы дрожат.

– Давай просто спросим его.

Я съеживаюсь от мысли, что мне придется спросить его и услышать то, что я не хочу слышать. Я вспоминаю, как он целовал меня вчера, как признался в том, что до меня он ни с кем не встречался и почему решил попробовать удачи со мной. В то мгновение я бросилась с головой в пучину. Я сдалась. Я захотела быть с ним. А теперь вдруг это. Вдруг всё это время он мне врал?

– Не думаю, что у меня остались силы еще на одно противостояние.

– Ладно, – говорит Ливви, – спросим его завтра. Хорошо?

– Хорошо, – я делаю глубокий вдох. Сегодня я буду верить в то, во что хочу. Он его не читал. Всё прекрасно. Всё идеально. – Хочешь переночевать у меня дома? – спрашиваю я. – Мне как-то не хочется сегодня оставаться одной.

– О, – удивленно произносит Ливви.

– Ты не обязана, – поспешно добавляю я. – Я не обижусь, если ты не хочешь, – возможно, она еще пока не простила меня за то, что я участвовала в ее травле. Я не могу винить ее за это и не хочу торопить.

– Нет! – восторженно восклицает она. – Я буду рада переночевать у тебя, Куинн.

Мои глаза зажигаются.

– Правда?

– Конечно! Мне только надо позвонить маме. – Она достает телефон и звонит. – Мам, я сегодня останусь ночевать у Куинн.

Я еду к своему дому с сияющей на лице улыбкой, наполненная тем, что невозможно описать словами. Просто наполненная. Я чувствую себя наполненной впервые за долгие месяцы.

Обе машины моих родителей припаркованы у дома. Выйдя из «Мерседеса», я поднимаю взгляд на полумесяц, висящий на небе. Уже темнеет, небо окрашено закатом.

– Я хочу есть, – говорит Ливви, закрывая свою дверь.

– Ага, я тоже.

Нигде не горит свет. Мы проходим на кухню и слышим тихое бормотание телевизора, доносящееся из кабинета.

– Куинн? – зовет папа, прежде чем мы успеваем подняться по лестнице.

Свет от телевизора отражается от стен, окрашивая меня в разные цвета. Он полусидит, прислонившись к подлокотнику дивана, мамина голова лежит у него на груди, а ее тело зажато между его ногами. Эта картина очень интимна – мне непривычно видеть их обнимающимися вот так.

– Привет, милая, – говорит мама. Она пьяна. Я вижу это в легкости ее улыбки. Из-за меня выходит Ливви, и мама приподнимается, чтобы сесть. – Рада снова тебя видеть, Оливия.

– Спасибо, мэм. Я тоже.

– Дочка, – папа нерешительно тянется ко мне. Да, он тоже пьян. – Мы с твоей мамой…

– Мы нашли семейного психолога, – выпаливает она.

– О, – у меня округляются глаза, – я и не знала, что вы его искали.

Они кивают. Это же хорошо, правда? Это новая попытка. Они всё еще пытаются.

– Мы идем к нему завтра, – добавляет папа.

Они с мамой нервно улыбаются.

– Отлично. Мои поздравления, – я ободряюще улыбаюсь. Я бросаю взгляд на экран – какое-то кино, которое они еще не видели, ведь они никогда не смотрят дважды один и тот же фильм. – Вы не против, если Ливви останется у нас переночевать?

Они снова смотрят на нее, словно уже забыли, как она выглядит. Потом переглядываются, словно разговаривая друг с другом одними бровями.

– Нет, конечно, – говорит папа, снова прислоняясь к подлокотнику, а мама ложится у него между ног.

– Можно нам заказать пиццу?

– О! – мама снова садится. – Я хочу крылышки, Куинн! – Потом она смотрит на папу. – Ты какую пиццу будешь, Дез?

– Ты знаешь, чего я хочу.

Она кокетливо улыбается. Я вздыхаю, Ливви усмехается.

– Мам, если ты, очевидно, знаешь, чего хочет папа, можешь заказать для нас? – Я поворачиваюсь к Ливви: – Ты какую пиццу хочешь?

– Любую.

Мама говорит:

– Конечно, милая, – и она машет, отсылая нас прочь.

Мы идем по темному коридору ко мне в комнату.

– У тебя такие милые родители, – говорит Ливви, бросая свой рюкзак у стены.

– Они такие не всегда. – Я сажусь на стул, думая об их криках, об их молчании и о том, как теперь они лежат на диване в объятиях друг друга. – Но да, они милые.

У меня звонит телефон. Я смотрю на экран, и его имя накрывает меня волной. Мое тело помнит его, скучает по нему, но моя голова не может избавиться от мысли, что Дестани с Джией встали между нами. Я смотрю на экран, пока он не перестает звонить.

Ливви сидит на краю моей постели с противоречивыми эмоциями на лице.

– Картер?

Я киваю.

Потом он пишет мне: «Как всё прошло с Ливви?»

Я выключаю звук на телефоне и кладу его в ящик стола – с глаз долой, из сердца вон. Потому что мне хочется написать ему, что всё прошло отлично. Когда мы с Ливви уходили с моим дневником, всё было великолепно. У меня были доказательства, что меня шантажировали Джиа с Дестани. У меня был мой дневник. У меня были Ливви и Картер, и всё складывалось просто чудесно.

А потом я обернулась.

– У меня есть домашние задания. Ничего, если я сделаю их прямо сейчас? – спрашивает Ливви.

– Конечно.

Она достает из рюкзака учебники и устраивается у меня на кровати. Я сажусь за стол и открываю свой давно потерянный дневник. Мне почти тяжело смотреть на него, зная, что всё это время он был у Дестани и Джии.