– Я хочу дать тебе это, – он лезет в карман штанов и достает свернутый тетрадный лист. Эта бумажка выглядит опасно, как и всё, чего я сейчас не хочу, но всё, в чем я нуждаюсь.

Я обхожу его вытянутую руку, сажусь в машину и закрываю дверь.

– Пожалуйста, Куинн, – он стучит в окно. – Я не жду, что после этого ты со мной заговоришь. Ты даже не обязана это читать. Просто возьми, пожалуйста.

Я смотрю вперед, сопротивляясь желанию взглянуть на него. Мне любопытно, что там. Он сказал, что хочет быть со мной настоящим. Что, черт возьми, может быть на этой бумажке?

Меня особо не нужно убеждать. Даже сопротивляясь, я знаю, что сама себя изведу, если не возьму ее. Я опускаю стекло, хватаю свернутый лист и сразу же поднимаю стекло, чтобы он не успел сказать что-нибудь еще, из-за чего я захочу простить его. Моя решительность уже покидает меня, я чувствую.

Он медленно отходит от моей машины, засунув руки в карманы, потом поворачивается и идет к автобусной остановке. Я смотрю на него в зеркало заднего вида, пока не открывается пассажирская дверь и в машину не прыгает Ливви.

– Быстрее, Куинн! Задави этих сучек на хрен! – она указывает на Джию и Дестани, проходящих перед моей машиной.

Я улыбаюсь. Кажется, впервые за этот день.

– Но серьезно, – говорит она, поворачиваясь ко мне, – когда мы их уничтожим?

Я снова поворачиваюсь к окну, наблюдая, как они вместе смеются.

– Скоро. Но сначала я должна рассказать моим родителям правду о Колумбийском университете.

Всё будет очень плохо.

Родители месяцами планировали мою жизнь в Нью-Йорке. Черт, да они планировали ее всю мою жизнь.

Всё будет очень-очень плохо.

Ливви держит меня за руку. Я сжимаю ее, пока мы идем по прихожей. Я замечаю письмо о приеме в Колумбийский университет в рамке на стене, когда вхожу в гостиную. Бумаги с мамиными заметками выстилают журнальный столик. Она рассказывает папе о деле, над которым сейчас работает, и он слушает ее, сидя на полу с бокалом вина в руке. Они выглядят так мило и здорово, а я вот-вот разрушу эту чудесную картину.

– Куинн, детка, ты не могла бы принести из бара бутылку с вином? – говорит мама, жестом указывая в сторону кухни. – О, здравствуй, Оливия.

Я иду на кухню и замечаю, что на стене всё еще висит поздравительный баннер. Мое сердце бьется всё быстрее.

– Ты ведь тоже в выпускном классе, да? – спрашивает папа Оливию, когда я вхожу в гостиную.

– Да, сэр.

– А где ты будешь учиться в следующем году?

– В Техасском государственном, – отвечает она.

– О, впечатляет.

Я протягиваю родителям бутылку вина.

– Что вы двое задумали? – спрашивает мама, заметив, что мы продолжаем стоять за диваном.

– Ничего, – нервно говорю я.

Ливви смотрит на меня. Она разводит руки в стороны, словно отодвигая всё плохое.

– Просто скажи им.

– Просто скажи что? – спрашивает отец.

– Мама, папа, мне нужно кое о чем вам рассказать.

Мама напряженно хмурит брови. Папа придвигается вперед.

– И о чем же?

– О Колумбийском университете… Я не могу туда поехать.

Он тут же бросает взгляд на Оливию, словно она дьявол, убедивший меня разрушить свое будущее.

– Конечно, можешь, – говорит отец, поворачиваясь ко мне. – Мы съездим туда на следующей неделе. Забронируем квартиру…

– Папа, я не еду.

– Нет. Ты. Едешь.

Ливви щипает меня за руку: «Просто скажи».

– Папа, я не могу поехать, потому что я не поступила.

В доме воцаряется оглушительная тишина.

– У нас есть письмо о том, что тебя приняли, – говорит мама, указывая на рамку на стене.

– Оно ненастоящее. Я сама его написала.

– Что ты сделала? – папа встает. – И где ты собираешься учиться, Куинн? Какого черта? – он ставит бокал на стол и начинает ходить туда-сюда.

– Ты поступила в какой-нибудь колледж? – спрашивает мама.

– Ни в один из тех, который вас устроил бы. Даже Техасский университет отправил меня в лист ожидания.

У папы перехватывает дыхание.

– Ты что, шутишь? Я думал, у тебя с учебой всё хорошо. И с твоим средним баллом – у тебя же тридцать четыре.

– Двадцать четыре.

– О боже! – кричит отец. Он наклоняется, хватая себя за колени. – Мы же всем сказали, что ты едешь в Нью-Йорк! Мы напечатали это на приглашениях на твой выпускной! Мы продали землю Хэтти, чтобы ты училась в Нью-Йорке! Как ты могла так поступить?

Кровь застывает у меня в жилах.

– Подожди. Вы продали землю Хэтти?

– Ты знаешь, как дорого обходится учеба? К тому же Нью-Йорк – самый дорогой город для жизни. Ты в курсе, кому за всё это пришлось бы платить?

– Так вы продали землю Хэтти? И ее мебель тоже? Вы продали ее диванчик и кресло с розовыми цветочками? – Я наклоняю голову, словно она становится слишком тяжелой, чтобы ее удержать. – Вы продали ее на гаражной распродаже?

Он растерянно смотрит на меня.

– Конечно нет, Куинн. Она на складе.

Мои ресницы трепещут. Слава богу! Ее мебель не разошлась по домам незнакомцев. Ее кресло не стоит в гостиной у Одена.

– Вы должны выкупить дом и землю обратно.

– Мы уже обналичили чек, Куинн. Покупатель переезжает в следующие выходные.

– И когда вы планировали рассказать мне?

– А когда ты планировала рассказать нам? – кричит папа в ответ.

Мама встает и кладет руку папе на плечо.

– Может, нам стоит сделать перерыв?

Земля Хэтти. Ее дом. Всё мое детство безвозвратно потеряно…

– Куинн, отвези Оливию домой. Нам с твоим папой много чего надо обсудить.

Я стою как вкопанная, у меня трясутся руки.

– Иди! – кричит папа.

Я хватаю Ливви за руку и тяну за собой из дома на улицу.

– Куинн, притормози! – Я отпускаю ее, когда мы доходим до машины.

Я не была на участке Хэтти с того дня, как ее у меня забрали, прошло больше года. А теперь он продан, потерян навсегда.

– Знаешь что? Нет. Я не повезу тебя домой. – Я смотрю на нее поверх крыши машины. – Мы поедем домой к Хэтти.

Пять способов, как Ливви узнает, в порядке ли я, не спрашивая напрямую

1. «Картер весь день на взводе. Не хочешь об этом поговорить?»