Я вышла из «Гатора» и встала рядом с ней. Вода сверху казалась неподвижной и спокойной.

– Прыгай, трусишка! – смеясь, она толкнула меня в плечо.

– Хэтти! – взвизгнула я, отскакивая назад. Она всегда вела себя как ребенок. Я скрестила руки на груди. – Отвернись!

– Девочка, что бы у тебя там ни было, поверь мне, в свое время у меня там было в десять раз больше.

Я взглянула на ее хрупкую фигурку, вся в сомнениях.

– Откуда, по-твоему, у тебя такие формы?

– От мамы?

Она рассмеялась.

– Твоя мамуля милая, но она же плоская как доска. Твоя задница досталась тебе от меня, солнышко, – она обошла меня, шлепнув по попе по пути к гатору.

Я стянула с себя ботинки, носки, футболку и шорты, аккуратно сложила на земле. Молния расчертила небо. Грянул гром. Я оглянулась на Хэтти, сидящую в накрытом гаторе.

– Вперед.

И я побежала к нагнувшемуся дереву. Это было дерево, склонившееся над водой, словно созданный самой природой трамплин для прыжков в воду. Хэтти привязала к середине ствола качели из шины, свисавшие над водой. И во время прилива качели наполовину погружались в воду – это я любила больше всего, потому что могла сидеть, болтая ногами в воде.

Когда я взобралась на ствол, начал моросить дождь. Я бросила взгляд вниз на воду. Поднялся ветер, и течение ускорилось.

– Хэтти, нам, наверное, лучше вернуться!

– Если ты боишься, можем поехать обратно. Если с тобой что-то случится… я не смогу прийти тебе на помощь.

Это была правда. Мне не на кого было надеяться. И мы никому ничего не сообщили, прежде чем уехать. Из нас двоих наиболее ответственной всегда была я. Хэтти выросла в другое время, когда то, что тебя не убивало, делало тебя сильнее. Так что прыжок в бурную воду мог либо унести меня, либо сделать сильнее.

Я посмотрела на темное небо, потом снова на Хэтти, сидящую на пассажирском сиденье «Гатора». Хэтти сделала бы это, если бы могла, особо не раздумывая. Я спустилась по веревке до шины. Села, чтобы отдышаться, а дождь становился всё сильнее. Потом я встала на шину, держась за веревку, и начала раскачиваться изо всех сил.

– Ууу! – кричала я ветру, подставляя рот и глаза под капли дождя.

Я чувствовала свою жизнь у себя в руках, словно я не могла умереть – не тогда, когда я так хочу жить. Не тогда, когда я так сильно люблю жизнь.

И я прыгнула.

Когда я вхожу в кабинет мистера Грина, парта Картера пуста. Мои глаза инстинктивно находят Дестани. Она встречается со мной взглядом, прежде чем снова опустить глаза. Никаких самодовольных улыбок. Ничего.

Когда я только перестала с ней общаться, я думала, что однажды мы открыто поговорим о расах. Я думала, что когда-нибудь смогу ее простить. Быть в неведении простительно. А это – нет. Между нами всё кончено.

Оден здоровается со мной, когда я сажусь. Я поднимаю взгляд и выдавливаю улыбку. Потом Картер молча садится рядом со мной. Его запах атакует меня и дыру в моем сердце.

Мистер Грин подходит к нашим партам.

– Вы трое много пропустили, – он выглядит расстроенным. – В пятницу мы просмотрели постановки, победителей и проигравших. Вчера мы выбрали конспирологические теории, а еще у нас был тест. Вы можете пройти тест сегодня после уроков, завтра утром либо завтра после уроков. После этого вы получите ноль.

– Да, сэр, – отвечает Оден.

Мы с Картером молчим.

Весь оставшийся урок мистер Грин читает лекцию. Я пытаюсь сосредоточиться на нем, а не на отвращении, которое я испытываю к Картеру. Он знал, что мой дневник очень личный, но ему хватило наглости прочитать его целиком. Не несколько случайных страниц, а целиком.

Когда до конца урока остается десять минут, мистер Грин разрешает нам написать наш сценарий. Но я и рта не могу открыть, как и Картер.

– Ваши предположения, кто мог бы сыграть Кеннеди? – Оден обеспокоенно смотрит на нас двоих.

Мы ничего не отвечаем.

– Я хочу быть правительством.

Меня так и подмывает спросить его: «Всем правительством целиком, Оден?», но я молчу.

– Знаете, – со вздохом произносит Оден, – я сегодня разговаривал с Оливией.

Я поднимаю голову. Картер тоже.

– Я позволил ей объяснить, почему она меня отвергла. И теперь чудесным образом мне стало намного лучше. Мои чувства задеты, не поймите меня неправильно, но теперь я знаю, что ее отказ больше связан с ее прошлым, чем непосредственно со мной.

Кажется, что он пытается убедить меня поговорить с Картером, и мне это не нравится.

Раздается звонок. Мы так и не решили, кто будет играть Кеннеди или «правительство», так что мы по-прежнему отстаем. Оден вздыхает, собирает свои вещи и уходит.

Я в спешке хватаю учебники, потому что не хочу выходить из кабинета вместе с Картером. Но, хоть мне и удается выскочить первой, он нагоняет меня в коридоре.

– Куинн, – говорит он, беря меня за руку. Я едва не шиплю от его прикосновения. Он поднимает руки вверх. – Прости! – Но он продолжает идти рядом со мной. – Я хочу извиниться. Я вторгся в твое личное пространство и легкомысленно воспользовался твоим доверием.

Дыра болит и пульсирует.

Мы уже у выхода, и он придерживает передо мной дверь. Потом мы вместе идем к парковке, обходя группы школьников. Тем не менее он держится рядом со мной.

– И еще я хочу извиниться за то, что не пытался понять твои чувства и пытался приуменьшить значение того, что я сделал с тобой. Я поступил ужасно. Это было не просто неуважительно, а жестоко и… гадко.

Должно быть, поэтому я и чувствую такое отвращение.

– Но я готов сделать что угодно, чтобы загладить свою вину перед тобой. Я хочу вернуть твое доверие и думаю, что единственный способ для этого – полностью раскрыться перед тобой.

К этому времени мы уже доходим до машины. Я открываю заднюю дверь и закидываю учебники и рюкзак на заднее сиденье.

– Я должен быть предельно откровенным, обнажиться перед тобой, – он поспешно объясняет: – Не физически, а эмоционально, как я заставил тебя открыться передо мной.

Я смотрю на тротуар между нами. Его тело загораживает от меня водительскую дверь. Я хочу обойти его, сесть в свою машину и уехать.

Он, должно быть, читает мои мысли, потому что тут же отходит и открывает мне дверь.

– Потому что сегодня я осознал – именно это я и сделал с тобой. Я вынудил тебя обнажиться передо мной прежде, чем ты была к этому готова. И мне ужасно стыдно за то, что я натворил.

Мои глаза теплеют. Как ему это удается? Как он укладывает в слова именно то, что я чувствую сегодня весь день? Мне никак не удавалось понять, почему я испытываю такую злость и отвращение, и вот оно. Всё именно так.