– Кто будет знать через сто лет, сильно ли похожи все эти портреты на того, с кого и для кого они были созданы?

Внезапно в Ренси заговорило то же упрямство, с каким он когда-то спорил с Нехо и Сенмином, но он тут же стиснул зубы. Как он смеет возражать царю? Не соглашаться с царской волей, зная, что за это его ждёт неминуемое страшное наказание? Нет, ассирийского правителя ему не осилить! Первым и главным его побуждением была жажда ваять. Стало быть, он сделает в точности так, как желает Ашшурбанипал, он сделает, если это даже вопреки его убеждениям.

Ренси склонил голову в знак покорности:

– Всё будет исполнено, владыка, как ты сказал.

На что Ашшурбанипал сухо ответил ему:

– Это всё, что от тебя требуется.

Ренси сделал своё дело. Барельеф, изображавший сцены жизни и деятельности ассирийского царя, был завершён и затем установлен на главной площади столицы. Здесь уже с рассвета собрались толпы ниневийцев, слушая звуки флейт, труб и барабанов. Но только за час до заката – это время придворные звездочёты посчитали благоприятным для Ашшурбанипала – покрывало со стелы было снято. В толпе раздались весёлые крики, потом люди опустились на колени и принялись петь гимны во славу царя. Жрецы же, окуривая камень фимиамом, читали заклинания, обеспечивающие изображению правителя страны покровительство богов. Вечером на площади был устроен грандиозный пир.

В своём поношенном нарамнике Ренси стоял в дальнем углу площади, и никто не обращал на него внимания. Барельеф, над которым он трудился долгие часы и дни, ныне освещённый сотнями пылающих факелов, больше его не волновал. У него даже не было чувства облегчения. Что-то (он и сам не понимал, что именно) томило его уже не первый день. Он даже не думал о том, добился ли он, наконец, свободы. А мог ли он вообще добиться её такой ценой?..

Своей работой он угождал царю и все свои усилия совершал лишь ради того, чтобы выжить. Выжить, чтобы затем, обретя свободу, найти Мерет. Однажды они снова увидятся – и тогда он никому не позволит отнять её у него. Если будет нужно, он похитит её, увезёт тайно, увезёт так далеко, где Нехо не сумеет добраться до них. Если же Нехо станет препятствием, он уберёт его со своего пути без жалости и сомнения. Он и сейчас был готов навсегда избавиться от номарха, но тот никогда не выходил из своих покоев без личных телохранителей…

Уже на следующий день после торжественного освящения царского барельефа Ренси позвали к одному из советников Ашшурбанипала – надменному вельможе, с длинным, заострённым подбородком и крючковатым носом. Ренси приходилось видеть его несколько раз, он знал, что этот человек надзирал за теми, кто работал в царском архиве, но имени его он не запомнил.

– Владыка от твоей работы в восторге, – начал советник, как только Ренси переступил порог его приёмных покоев. – И я уполномочен передать тебе его новый заказ: ты должен заняться переводом царских летописей с языка нашей страны на твой родной язык. Это нужно для того, чтобы египтяне, читая их, поняли, что правителю Ассирии и наместнику бога Ашшура на земле лучше покориться, чем вызвать его ярость. Для работы тебе предоставят папирус и приборы для письма – всё, чем ты привык пользоваться в своей стране. Тексты царской летописи нанесены, как ты понимаешь, клинописью на глиняные таблички: прояви же крайнюю осторожность в обращении с ними.

– Перевод с аккадского на египетский? – Ренси был ошеломлён и даже не скрывал этого.

– Со слов князя Илушумы, ты отменно постиг науку нашего письма, и это значит, что такой перевод тебе вполне под силу, – с невозмутимым видом отозвался вельможа.

– Почему бы князю самому не взяться за это дело? – упорствовал Ренси. – Да, я обучен аккадской грамоте, но моему пониманию по-прежнему недоступны многие тонкости и особенности вашей речи. Не уверен, что справлюсь с этой работой так, как того желал бы владыка. Я – ваятель, художник, но отнюдь не тот, кто владеет искусством образного перевода…

Голос Ренси, в котором звучала мука, раздавался теперь по всему залу.

– Исполняй сегодня то, что надлежит исполнить сегодня, – твёрдо, желая закончить этот разговор, заключил советник. – Завтра ты будешь волен делать то, что следует делать завтра. И разве для тебя, художника, этот заказ не то же самое, что разукрасить стену ниневийского дворца египетскими фресками? А ты, помимо всего прочего, ещё и писец!..

Словно раздавленный, Ренси поплёлся по галереям дворца и спустился в сад, откуда знакомая тропинка привела его к тайной калитке. Изигатар была в полупрозрачном ярко-оранжевом одеянии, перетянутом на талии широким бархатным поясом; роскошные волосы в лёгкой нитяной сетке, усыпанной самоцветами. Она лишь взглянула в его мрачное лицо и, втайне радуясь этой встрече, крепко поцеловала его в губы. Ренси словно бы очнулся, стряхнув с себя тупое оцепенение.

– Я делаю для царя всё, что он мне приказывает, – продолжал он после того, как рассказал девушке о новом требовании Ашшурбанипала. – Создал для него барельеф, как он велел. Даже поучаствовал в строительстве оборонной стены его нового дворца… Но заниматься переписыванием летописей с аккадского на мой родной язык – это слишком!

– Разве владыка так уж несправедлив к тебе? Разве с тобой во дворце скверно обращаются? – недоумевала Изигатар.

– Беда скорее в другом. Мне кажется, что чем больше времени я остаюсь в Ниневии, тем дальше от меня моя цель.

– Твоя цель? – снова удивилась девушка, не понимая или не желая понять Ренси. – Если у тебя есть еда, жильё, камень, что же можно ещё желать?

– Свободы. Неужели я не служил царю так добросовестно, как только мог? Неужели теперь я не заслужил той его милости, которая для меня может значит только одно – свободу?

– Если тебя отпустят на свободу, мы больше никогда не увидимся, – в ответ на пылкие речи Ренси пошутила девушка; однако он услышал в её голосе тихую печаль.

– Но я постараюсь справиться и с этим требованием владыки, лишь бы он позволил мне потом вернуться домой, – упрямо сказал Ренси, сделав вид, что пропустил мимо ушей полушутливый упрёк Изигатар.

Потом он поцеловал её сам – в тёплые, опьяняющие губы…

Для занятий по переводу царских летописей Ренси предоставили покой, лишённый всяких украшений и выглядивший почти сурово. Этот покой примыкал к той части дворца, где находились хозяйственные и прочие архивы. Проходя по длинной галерее, Ренси видел, как чиновники смачивали свои глиняные таблички и на мокрой глине выводили тонкими палочками чёткие клинописные знаки. Такими же знаками были усеяны те таблички, с которыми предстояло работать Ренси.

Он вспомнил, как много лет назад, когда только начинал учиться писать, ему давали черепки от глиняной посуды. На них он делал упражнения, ежедневно переписывая религиозные гимны, но чаще всего поучения. Одно из таких наставлений любил повторять его отец: «Будь писцом, он освобождён от всяких физических повинностей, он избавлен от всякой работы, избавлен от мотыги и кирки. Ты не будешь таскать корзин. Не будешь ты грести веслом, не будут тебя сечь прутьями…Будь писцом… Отдай этому твоё сердце». Но он, Ренси, своё сердце отдал камню…