— По-волчьи — это как?

— Не слышала анекдот? Лежать рядом и по-волчьи выть. Что, собственно, меня и ждет, — тяжко вздыхает он, а я тихонько посмеиваюсь, разглядывая крепкое мужское тело.

Демьян стягивает с себя майку и медленно расстегивает брючный ремень, облизываясь и взглядом сдергивая с меня костюм. Никогда никто не смотрел на меня с таким жгучим желанием и нездоровым обожанием, как он.

Он обращается со мной сверхосторожно, но с недремлющим фанатизмом. Ласкает меня губами, языком, дыханием, шепотом, руками. Подталкивает, уничтожая мое смущение и страх, поселившийся во мне с горьким опытом первой любви. И хотя я не так обстреляна в сексуальных боях, как Демьян, вместе мы создаем нерушимый тандем. Проникаем друг другу под кожу. Полностью захватываем, напираем, пронзаем, впитываемся. Горячие, как вулкан. Бешеные, как его извержение. Сумасшедшие до самого торжественного финала и еще полчаса позже.

Забывшись в его объятиях, я пальцем вожу по его груди и тихо-тихо напеваю.

— Дем, а ты вовсе не такой негодяй, каким казался мне раньше, — признаюсь, положив подбородок на его грудь и заглянув в его красивое довольное лицо.

— Да и ты почти не хабалка, — усмехается он.

— Ах ты, негодя-а-а-й, — протягиваю я, сощурившись, чем вызываю у него хохот.

— Так все-таки негодяй?

— Целиком и полностью.

— Но ты же все равно от меня без ума? — подмигивает мне, но наш игривый разговор прерывает телефонный звонок. — Мирон, — хмурится Демьян, приняв вызов и поставив его на громкую связь.

— Какого черта, Демьян? — рявкает тот без приветствия. — Что ты опять устроил?!

— Я? — спокойно переспрашивает он. — Серебрянский не даст соврать, что авторство сегодняшнего шоу принадлежит исключительно Вячеславу Демьяновичу.

— Он уже свалил. Первым рейсом в Москву. Сказал, улетает в Штаты на неопределенный срок. Взял только наличку, номер заблокировал. А сейчас выяснилось, что налоговая заморозила все счета. Финотдел интересуется, с каких средств выплачивать начисленную зарплату. А у меня денег нет!

— С резервного фонда возьми.

— Не поверишь, — истерически выдает Мирон, — он пуст! Ни копейки! Так ко всему прочему, в торговую сеть нагрянуло сразу две комиссии — пожарная инспекция и СЭС! И обе оставили предписания с временным закрытием всех магазинов до устранения нарушений. А устранять их не на что!

— Ты от меня-то что хочешь, брат? Папаша насолил самому Серебрянскому. Глупо полагать, что тот молча заглотит вставленный в его глотку хрен. Он слишком много дров наколол. Вот бумерангом все и вернулось. И пути назад у него нет. Либо останется в Штатах, либо окажется за решеткой. Ты сам знаешь, сколько дерьма на него сейчас накопают. Он за собой таких шишек на нары потянуть может, что ему лучше свой нос в стране теперь вообще не показывать. Шлепнут.

— Но ведь он наш отец! — настаивает Мирон.

— Нет, брат. Он твой отец. А у меня отца никогда и не было. — Демьян сбрасывает звонок и выключает телефон. Бросив его на тумбочку, поворачивается ко мне. — Так на чем мы там остановились? — спрашивает, снова улыбнувшись.

Поражаясь его умению не зацикливаться на плохом, тоже растягиваю губы в улыбке:

— Ты обещал испечь пирог.

— С мясом?

— С ягодами.

— Фу-у-у, — морщится он.

— Он будет вкусный. Я научу.

— Он будет вкусный, если только сверху упадет сочный стейк.

— С листиком базилика и сладким гранатовым соусом, — облизываюсь я, смакуя свою фантазию.

— Воу-воу, полегче, Колобок. А то я уже тушку селедки в шоколаде рядом вижу.

— М-м-м… Габи будет в восторге.

Он тяжело вздыхает, вылезая из-под одеяла.

— Чего только не сделаешь ради дочери.

Я хихикаю, наблюдая, как он одевается.

— Дем, а ты помнишь, что отбил меня у своего рыжего друга? Я ведь сейчас могла бы быть его невестой.

Задержав джинсы в руках, он отшвыривает их в сторону и запрыгивает на кровать, порыкивая:

— Зря ты это сказала. Мой ревнивый лев очень остро реагирует на такие заявления.

— Какая чувствительная у него натура, — обвиваю шею Демьяна одной рукой и тяну его на себя. — Придется утолить его голод…

Опять эта разбойница ни свет ни заря подорвалась!

Продрав глаза, глазею на наш свадебный портрет. Колобок очень удачно повесила его прямо перед кроватью, чтобы каждое утро напоминать мне, что я теперь муж. Справа от нее — семейная фотка из роддома. Чтобы напоминать, что я еще и отец. Слева — любимая теща с шашлыком. Как напоминание, что я еще и зять. А вокруг целый калейдоскоп. Будто кто-то разорвал фотоальбом в клочья, и эта стена — единственное место, где смогли найти свое пристанище одинокие снимки.

Вылезаю из постели под воспоминания нашей чертовски сумасшедшей свадьбы, которая свела мою тещу с дядькой Рыжего, горячо любимую подружку моей жены Руслану с Костяном, а на голову Арса уронила «злую» Васю. Нет, эти — не пара. Колобок бы с него шкуру спустила, взгляни он на ее сестру. Он просто сдает ей комнату в своей городской квартире. Почти безвозмездно. За уборку и готовку. А сам продолжает таскать чик на нашу дачу, изредка пороть Серебрянскую и искать свою гитару. Тупорез…

Почистив зубы, шлепаю в детскую. Габриэлла Демьяновна, благополучно выплюнув отвратительную резиновую соску, насасывает свой пальчик. Чувствую себя Голлумом рядом с ней. Победить желание взять эту крошку на руки и прижать к себе невозможно. Носом коснуться пушка ее волос. Вдохнуть ее теплый-теплый запах. Поцеловать нежную щечку.

Она открывает глазки, фокусирует на мне взгляд и, вынув изо рта пальчик, широко улыбается голенькими деснами.

— Приве-е-ет, дочка, — шепчу, беря ее на руки и поглаживая по спинке. — Какая ты тяжеленькая. Подросла за ночь? Или опять полный подгузник напрудила?

Достаю из комода ее чистое полотенце и свежую распашонку, и несу свое сокровище в ванную. Не могу завтракать, пока не приведу в порядок свою принцессу. Купаю ее, мягкой щеточкой прохожусь по волосикам, делаю ирокез и угораю вместе с ней над отражением в зеркале.

— Вот батя жжет, да? — подмигиваю ей.

На кухне уже все готово — и мой завтрак, и ее. А на холодильнике записка под магнитом: «Я на маникюре. Скоро буду. Люблю, целую, ведите себя прилично».

Подогрев заранее нацеженное молоко в бутылочке, присасываюсь к ней и едва не захлебываюсь, увидев, как хмурится Габи.

Да, согласен, оборзел.

Сую бутылочку ей и, слушая счастливые причмокивания, подхожу к окну.

Колобок уже во дворе. Делает вид, что паркуется. Не знаю, привык ли я к ее манере вождения и побитым бокам своей тачилы, или просто все мои нервы парализовались, но я люблю ее даже сейчас, наблюдая за ее перепалкой с каким-то чуваком. Поражаюсь тому, как она отстаивает свои права, когда неправа. Давали бы за такое премию, она была бы чемпионкой мира.