Потом его схватили солярные солдаты. Он уже чувствовал ствол, вдавленный под затылок, и видел рядом трупы товарищей. Из хватки курносой его вырвал неожиданный приказ, отданный врагом, преследовавшим какую-то неведомую цель, а может, попросту исполнивший отчаянную просьбу любящей женщины.

В третий раз он умирал, когда оказался в виртуальной тюрьме, осужденный на пятнадцать лет одиночества в темной, крохотной камере. Тело его они сохранили в хорошем состоянии, но сознание, лишенное естественных раздражителей и ощущений, постепенно угасало. Он уцелел, потому что поклялся себе выжить. Даже не ради себя, а в память о преданных товарищах.

Потом на Танто на него устроили охоту соляры. Не поймав, принялись убивать ни в чем не повинных людей.

Лишь на Мече он начал умирать «на свой страх и риск».

Быть может, впервые – безвозвратно.

От пояса и ниже Даниель торчал в медицинском коконе, стандартном устройстве, используемом в малых внутрисистемных ракетах. Кокон был создан не для лечения таких серьезных телесных повреждений, как у него, и не для долговременной работы. Спустя несколько дней после ранения космонавт обычно попадал под наблюдение более совершенных автоматов. Даниелю, разумеется, такая возможность не светила. Любой контакт с обитаемым миром – пусть даже с самым «диким» горняцким астероидом – не мог не оставить электронного следа, тропиночки, по которой тут же ринулись бы гончие псы парксов и соляров. Поэтому он вынужден был держаться как можно дальше от людских поселений и коммуникаций.

В сознание Даниель приходил примерно на два, самое большее три часа в сутки. Тогда кокон очищал его кровь, проводил ряд анализов, проверял рефлексы. В это же время он мог проделать те простые действия, на которые ему хватало сил. Уже в первый день отправил сообщение Дине. Приходилось рисковать. Без поддержки извне его ждала смерть, а никого другого, кто мог бы ему помочь, он не знал. Он надеялся, что девушка догадается, от кого пришло сообщение: он воспользовался характерной иконкой, сообщение начал и окончил словами: «Благодарю, простите!» Только Дина могла помнить, что именно так приветствовал Даниеля ее дом во время их первой встречи.

Очнувшись в очередной раз, Даниель изменил траекторию полета. Вывел ракету из плоскости эклиптики Мультона, а потом выбрал путь к Поясу Фламберга. Это была не самая короткая трасса, но она гарантировала минимальную вероятность встречи с ракетами, зондами или исследовательскими аппаратами. Там он решил ждать.

После краткого периода активности всегда приходило одно и то же – боль, потом удар наркоза, темень сна. Перед пробуждением всегда возникали видения.

Чаще всего это были сны о доме. Он видел отца – высокого, плечистого мужчину, суховатого и сурового. Многого требовавшего от других, но еще большего от себя. Дирк редко улыбался, все намеченное выполнял в срок и скрупулезно. Не мог освободиться от своего сорманитского наследия, суровости обычаев, воспитания трудом и черно-белого восприятия мира. Единственный человек, который, будучи рядом с Дирком, мог совершать ошибки, была его жена, мать Даниеля. На ней сосредоточил Дирк все то, что стремился охранить от внешнего мира, – нежность, настроение, снисходительность.

Даниель немного побаивался отца, хоть знал, что может ему безоговорочно доверять. Если Дирк что-либо обещал, то делал это. Если не разрешал последовательно придерживался запрета. Когда Даниелю нужна была помощь, Дирк всегда был готов ее оказать. Он давал семье ощущение уверенности и безопасности. Когда он погиб, мать потеряла нечто большее, чем любимого мужчину. Она потеряла канву своих мыслей, начала терять разум. Умерла так, как другие засыпают, спокойно прикрыв глаза. Не пожелала оставаться в мире, который больше не был ее миром. Отправилась на встречу с мужем.

Даниель никогда не бунтовал против отца. Очень рано, еще будучи маленьким парнишкой, он понял, что он такой же, как Дирк. Так же реагирует на окружающий мир, на всеприсутствующую бездумность, на беспричинную жажду причинять другим зло, на отсутствие чувства долга. Он хотел быть таким, как отец. Понимал, чего это стоит, и знал, какие ограничения наложит на него отец. И счел эту цену не слишком высокой.

Когда психотропы расплывались по его телу, эти воспоминания возвращались с жуткой силой. Он снова видел свой дом в Переландре, мать, склонившуюся над грядкой ярких цветов, отца, идущего по улице пружинящим шагом. Форму и аромат руки, гладящей Даниеля по голове. Мамины глаза, напоминающие после смерти Дирка две льдинки.

Видений, связанных с родительским домом, было особенно много. Но возникали и другие, более страшные – картины битв, кровавых расправ с бандитами, жертв преступлений, людей, подвергнутых пыткам в коргардской базе. Все было так, словно недавно восстановленный сопроцессор нагнетает в сознание Даниеля все, что когда-либо сумел зафиксировать.

Коргардские панцирки поливают огнем, ставят силовые поля. Ораторы покорных верещат на сборищах, проклиная танаторов и армию. Строй горняцких тральщиков прочесывает Пояс Фламберга в поисках базы мятежников.

Десантники, подвешенные к крыльям своих летен, мчатся в атмосфере газового гиганта. Лица журналистов, на чем свет кроющих гладианские традиции и планетарные законы. Внутренность коргардской базы, заполненная костлявыми фигурами искалеченных людей. Паркс, лениво покачивающийся в мрачной глуби, отдающий распоряжения вибрацией мысли. Они всюду. Боже, когда началось их нашествие? Двести лет назад? Может, вчера на рассвете? Даниель утратил ощущение времени. Наркотические картины, боль, одиночество связали его душу черным узлом.

Стоило ли? Они пошли в бой за людей, которые от них потом отвернулись. Хотели дать им закон и свободу, но оказалось, что никому в действительности не требуется ни безопасность, ни свобода. Так ради кого они боролись? Ради кого погибали друзья, самые лучшие, способные пожертвовать собой? Готовые, как Риттер, лезть в пасть чудовища, чтобы спасать людей, безопасность которых им доверили? Для кого они это делали? Для статистических десяти процентов граждан, мыслящих подобно ему? А могут ли эти десять процентов решать судьбу всего народа, если народ отвергает свободу и надлежащие ему права?!

Даниель Бондари неподвижно торчал в кресле пилота. Он не находил покоя наяву, не было его и в мучивших его снах. Внутри кокона, под толстыми слоями перевязки, геля и вспомоществователей постепенно заживали его раны. Культи сожженных ног покоились в липкой массе, ускорявшей регенерацию тканей.

Даниель Бондари потерял обе ноги. Он был калекой. Но ноги можно будет восстановить. А вот реконструировать информацию, которую он носил в одной из них, не удастся.

Даниель не знал, что его угнетало больше: боль и наркотики или утрата последних крох надежды.

* * *

Он воспринимал множество сигналов. Врезался в развлекательные передачи и профессиональные сообщения пилотов, в сигналы радиобуев и частную болтовню людей, разделенных миллионами километров. Получал массу кодированной информации, пересылаемой как частными корпорациями, так и администрацией и армией.