нашем бытии. «Неужели вы думаете, – восклицал он, – что Невидимый Бог подобен вашим статуям из мрамора и золота? Неужели вы воображаете, что Он нуждается в ваших жертвоприношениях, Он, сотворивший небо и землю?»

Далее проповедник упомянул о приближающихся страшных временах, о конце мира, о воскресении мертвых, в чем удостоверяет воскресение из мертвых могущественного Существа, религию которого он явился проповедовать.

В толпе пронесся, наконец, долго сдерживаемый ропот, и философы, замешавшиеся среди народа, стали вполголоса выражать мудрое презрение. Стоики хмурили брови, циники язвительно усмехались, а эпикурейцы, которые не верят даже в наш Элизиум, с шутками и смехом сновали в толпе. Но душа народа была глубоко затронута и потрясена. Люди трепетали, сами не зная почему. Действительно, незнакомец обладал голосом и величием человека, которого Неведомый Бог послал оповестить веру Его.

Иона слушала с восторженным вниманием. Серьезный, пламенный тон Главка свидетельствовал о впечатлении, произведенном на него самого рассказом отца, присутствовавшего в собрании, которое на холме, посвященном языческому Марсу, впервые услышало Слово Божие!

VI. Привратник, служанка и гладиатор

Дверь Диомедова дома была отворена настежь, и старый раб Медон сидел на нижней ступени лестницы, ведущей в покои. Роскошное жилище богатого помпейского купца до сих пор можно видеть как раз за воротами города, в начале улицы Могил. Околоток был бойкий, несмотря на соседство мертвецов. На противоположной стороне, но только в нескольких саженях ближе к воротам, находилась обширная гостиница, где часто останавливались и подкрепляли свои силы приезжие, посещавшие Помпею по делам и ради удовольствия. Перед гостиницей стояли теперь фургоны, колесницы, повозки – одни только что прибывшие, другие собирающиеся уезжать. Кругом царило суетливое оживление. У дверей несколько мызников сидели на лавке перед круглым столиком и за кубком вина толковали о делах. Сбоку от двери виднелась яркая, свеженамалеванная вывеска, изображающая шахматную доску. На кровле гостиницы находилась терраса, где сидело несколько женщин, жен земледельцев. Некоторые болтали с знакомыми, перегнувшись через перила.

В некотором отдалении от дома находился навес, где отдыхали два-три путешественника победнее. По другую сторону дома тянулось обширное пространство, прежнее место погребения, превращенное теперь в место сжигания умерших. Над ним возвышались террасы веселой виллы, наполовину скрытой за деревьями. Самые могилы – изящных, разнообразных форм, окруженные зеленью и цветами, не придавали пейзажу печального характера. У самых городских ворот, в небольшой будке, стояла неподвижная фигура римского часового. Солнце ярко отражалось на его глянцевом шлеме и на копье, на которое он опирался. Ворота разделялись тремя арками – средняя предназначалась для повозок и колесниц, а две боковые – для пешеходов. По ту и по другую сторон ворот тянулись массивные стены, опоясывавшие город, сооруженные, исправленные, подчиненные в различные эпохи, после того, как войны, время или землетрясения расшатывали эту бесполезную защиту. На известных промежутках высились четырехугольные башни, прерывая живописными неровностями прямую линию стены и представляя резкий контраст с новейшими постройками, белевшими неподалеку.

Извилистая дорога, ведущая из Помпеи в Геркуланум, терялась вдали, среди роскошных виноградников, а над ними мрачно хмурился величаво-угрюмый Везувий.

– Слыхал ты новость, старый Медон? – спросила молодая женщина, с кувшином в руках, остановившись у дверей поболтать немного с рабом, перед тем, как идти в соседнюю гостиницу, чтобы наполнить сосуд и кстати пококетничать с приезжими.

– Какую такую новость? – отозвался раб, угрюмо подымая опущенные глаза.

– Как же! Нынче рано утром, пока ты, вероятно, еще не успел продрать глаза, в ворота Помпеи прошел прелюбопытный гость!

– В самом деле? – отозвался раб равнодушно.

– Да, подарок от благородного Помпониана.

– Подарок! А ты сказала – гость?

– И гость, и подарок – все вместе. Так знай же, о глупый человек, что это не кто иной, как прекраснейший молодой тигр для предстоящих игр в амфитеатре. Слышишь, Медон? О, как весело! Я не засну, покуда не увижу его. Говорят, он так страшно рычит

– Бедная дурочка! – проговорил Медон, печально и цинично.

– Не бранись, старый ворчун! Тигр – ведь это прелесть! В особенности, если мы могли бы найти кого-нибудь, чтобы бросить ему на растерзание. Теперь у нас есть и лев и тигр – подумай-ка, Медон! А за недостатком двух подходящих преступников нам, может быть, придется любоваться, как эти два зверя пожрут друг друга. Кстати, ведь сын твой гладиатор, красивый мужчина и силач – нельзя ли уговорить его, чтобы он вышел на состязание с тигром? Постарайся-ка! Ты сделаешь мне большое удовольствие, – мало того, ты будешь благодетелем всего города.

– Э, полно! – грубо остановил ее раб. – Подумай-ка лучше о своей собственной опасности, вместо того, чтобы болтать о смерти моего бедного мальчика.

– О моей опасности! – молвила девушка, испуганно озираясь. – Не накликай на меня беды! Пусть твоя угроза падет на твою же собственную голову! – С этими словами она дотронулась до талисмана, висевшего у нее на шее. – Какая же такая опасность может угрожать мне?

– По-твоему, недавнее землетрясение недостаточное предостережение? Разве не сказало оно всем нам: готовьтесь к смерти, наступает конец миру?

– Пустяки! – возразила девушка, оправляя складки своей туники. – Ты говоришь точь-в-точь, как те назареяне, – сдается мне, что ты сам принадлежишь к их секте. Ну а теперь мне некогда болтать с тобой, седая ворона, с каждым днем ты становишься все несноснее. Vale! О Геркулес! Пошли нам одного преступника для льва, а другого для тигра!

И, напевая веселую песенку звонким, серебристым голосом, молодая девушка легкими шагами направилась к гостинице, слегка приподымая на ходу свою тунику, чтобы она не запылилась.

– Мой бедный сын! – молвил старик вполголоса. – Вот так-то и тебе суждено будет погибнуть! О вера Христова! Я стал бы исповедовать тебя со всей искренностью только из-за того, что ты противишься этим кровавым зрелищам!

Старик в унынии опустил голову на грудь. Он замолчал и казался погруженным в глубокое раздумье, но время от времени вытирал глаза рукавом. Сердце его рвалось к сыну. В своей задумчивости, он не заметил, как чья-то высокая фигура несколько надменного, беспечного вида, быстрыми шагами приближалась к воротам. Старик не подымал глаз, пока эта фигура не остановилась возле него, проговорив мягким, ласковым голосом:

– Отец!

– Сын мой! Лидон! Ты ли это! – радостно воскликнул старик. – А я все думал о тебе.

– Рад слышать, отец, – сказал гладиатор, почтительно прикасаясь к коленям и к бороде раба, – скоро, быть может, я всегда буду с тобой, не только в мыслях.

– Да, сын мой, но не в этой жизни, – печально возразил раб.

– Не говори этого, о господин мой! Гляди веселее, – я чувствую, что выйду победителем в состязании и на выигранное