Ахиллес уже начал успокаиваться и расслабляться, и поэтому его мгновенное возвращение к железному самообладанию было уж слишком заметно.

– Ты хотела бы, чтобы я отомстил за тебя Агамемнону?

– Нет, мне этого не хочется. Но мне хочется узнать, что, собственно, ты намерен делать?

– Мои намерения не изменились.

– И ты все так же хочешь изменить свою судьбу? – спросила Катрина.

– Т-твой обед готов, моя госпожа...

Этния, подслушавшая последние слова Катрины, едва не перевернула чашку с горячей тушеной рыбой, которую принесла для Кэт.

– Поставь еду здесь и принеси вина для всех нас, – рассерженно бросил Ахиллес.

Этния, испуганно съежившись, метнулась прочь, чтобы выполнить его приказ.

– Ты бы перестал пугать ее вот так, – сказала Катрина.

– А мне это нравится, – заявила Джаки, – Пугай их всех как следует, Ахиллес!

– Знаешь, моя красавица, – заговорил Патрокл, – ты снаружи похожа на меч: такая же острая, сильная и смертельно опасная. А внутри ты – как сочный персик, всегда ожидающий моих губ.

Брови Катрины изумленно взлетели, когда Джаки, вместо того чтобы брякнуть что-нибудь весьма резкое в ответ на подобное заявление юнца, хихикнула и сказала:

– Какие милые слова ты говоришь!

И вскинула голову к Патроклу, а тот нежно поцеловал ее.

Катрина молча ела горячую рыбу, а Этния суетилась вокруг со второй такой же перепуганной служанкой, подавая всем кубки и наполняя их темным красным вином. Катрина уже намного лучше чувствовала себя. Слабость отступала вместе с жаждой и ощущением того, что она совершенно чужая в этом мире... хотя последнее как прекрасно понимала Катрина, было совершенно нелепо. Она ведь действительно не принадлежала к этому миру, была в нем чужой. Точно так же, как и Джаки. Но тем не менее они обе находились здесь, и их несомненно тянуло к этим двум мужчинам... и они неотвратимо втягивались в орбиты их судеб...

– Ты правда хорошо себя чувствуешь? – негромкий, но настойчивый вопрос Джаскелины отвлек Катрину от размышлений.

– Я, видишь ли, несколько смущена... – тихо ответила она.

Ахиллес с Патроклом отправились к костру, чтобы взять поднос с хлебом, оливками и сыром и – по настоянию Джаки – еще один кувшин красного вина, потому что ей не хотелось снова звать Этнию. Женщины на несколько мгновений остались одни.

– Смущена чем? – спросила Джаскелина.

– Я рассказала Ахиллесу, кто мы такие на самом деле.

– И ты из-за этого в таком унынии? Да я давно уже сказала все Патроклу.

– Ты... что сделала?!

– Послушай, Кэт, мне ведь пришлось не шутя повоевать, когда твой приятель принес тебя в лагерь полумертвую. Они хотели пустить тебе кровь и натереть бычьей мочой и свиными соплями или чем-то в этом роде... А я хорошая подруга, так что я потребовала, чтобы они все катились куда подальше.

– Но они тебя не очень-то послушались?

– Именно. До тех пор, пока я не объяснила Патроклу, кто мы такие и почему я знаю гораздо больше об уходе за пострадавшими, чем этот безмозглый шарлатан, который не столько лечит, сколько гробит греческих воинов.

– И как он это воспринял?

Джаскелина улыбнулась.

– Ну, он лишь слегка ошалел. Но, впрочем, мне пришлось пообещать ему нарисовать какой-нибудь автомобиль.

– Автомобиль?..

Джаки пожала плечами.

– Ну, ты ведь знаешь, каковы мальчишки... Я просто упоминала разные вещи из нашего мира... одно цеплялось за другое... и – бух! Ему теперь хочется иметь машину.

– Немножко похоже на сериал «Сумеречная зона», по-моему, – сказала Катрина, – А ты его любишь, ведь правда?

– Как ни грустно, я уже почти уверена, что действительно могу его полюбить. А ты любишь Ахиллеса, верно?

– Думаю, я могу его полюбить.

– И мы с тобой глубоко и основательно влипли, черт бы все побрал, правильно? – сказала Джаскелина.

– Точно, – кивнула Кэт.

– Патрокл, кстати, не на шутку огорчается из-за того, что ему приходится держаться в стороне от войны, – сказала Джаки, – Я бы сказала, мне хочется, чтобы греки поторопились проиграть, но сейчас все так изменилось и запуталось... Я просто не знаю, чего желать, не говоря уж о том, что делать.

– Я понимаю, о чем ты. Прежде мы думали только о том, что греки закончат войну, и тогда нас с тобой отправят обратно, домой... Но теперь...

Катрина умолкла.

– Я уже не уверена, что вообще хочу возвращаться, – закончила за нее Джаскелина.

– Именно так.

Одиссей чувствовал себя глубоким стариком. У него непрерывно болела нога. В этот день, утром, его ранили во время сражения. Ведя своих воинов к проклятым стенам Трои, он очутился в пределах досягаемости для троянских лучников. Но ему еще повезло. Стрела всего лишь скользнула по поверхности, не пронзив мышцу. И все равно его замучила надоедливая боль, вынудила тяжело осесть на старый кривой обломок ствола, прибитый морем к берегу. Он рассеянно приложил ладонь к окровавленной полоске льняной ткани, которой наскоро замотал рану. Ну, он хотя бы может немного передохнуть здесь, на берегу... Одиссей, глядя на залитое лунным светом море, поднес к губам мех с вином.

– У тебя усталый вид.

Одиссей закрыл глаза, окунаясь в нежные волны ее голоса. Когда он снова их открыл, богиня материализовалась прямо перед ним. Она была в сизых одеждах, такого же цвета, как крылья голубей, и платье удивительно подчеркивало цвет ее глаз. На ней не было шлема, она не держала в руках щит или еще какие-то символы, связанные с ее особой силой. Одиссей подумал, что она похожа на прекрасную деву в расцвете красоты и юности. И склонил голову.

– Твое присутствие возвращает мне силы, великая богиня.

Афина небрежно отмахнулась от лести.

– Ты хорошо спишь? Я ведь уже говорила тебе...

Но тут она заметила окровавленную повязку на его ноге и охнула. Но, как истинная богиня войны, сразу вернула на лицо строгое выражение.

– Почему ты не сказал, что ранен?

– Это всего лишь царапина, меня слегка задело стрелой... ничего страшного, – ответил Одиссей.

– Я – твоя богиня. И я сама решу, что это такое и страшно оно или нет, – Афина шагнула вперед и опустилась на колени рядом с Одиссеем, – Дай-ка взглянуть.

– Афина, нет! Ты не должна... – воскликнул Одиссеи, хватая богиню за локоть и пытаясь поднять.

Афина прижала ладонь к его груди.

– Я желаю увидеть собственными глазами, насколько тяжело ранен мой воин.