— О каком хозяине идет речь? — возмутился Кольчугин. — Плотников, ты не забывайся!.. Ты меня слышишь, Плотников?

Я все слышал, но не отзывался. Я все сказал, и ни к чему больше слова. Кольчугин отчитается перед своим начальником, а тот передаст все своему брату, который, конечно же, догадается, о каком хозяине речь…

Ушли дождевые тучи, небо, как назло, чистое, солнце палит нещадно — душно в камере. А сыро здесь так, что капельки воды выступают на стене. И одежда у меня сырая. После полудня ощущение такое, будто находишься в парилке.

Камера старая, со сводчатым потолком. Стены каменные, массивные, темные Убрать нары, стол с табуреткой, и впечатление будет такое, как будто это темница старинного тюремного замка. Вчера ночью в дальнем углу камеры кто-то сдавленно простонал, а рано утром, открыв глаза, в густом сумраке я увидел скелет, с железным ошейником на шее. Он сидел на полу, спиной опираясь о стену, и тяжелая железная цепь тянулась от него к железному кольцу, намертво вмурованному пол. Я продрал глаза, и видение исчезло. Тогда я понял, что у меня поехала крыша.

Шестой день я в этих застенках, и ничего не происходит. Как увели меня с первого допроса, так больше никто меня никуда не вызывал. Следователь должен был предъявить мне обвинение, суд — установить меру пресечения. Мне должны были предоставить возможность позвонить жене, родным, но ничего этого не было. Такое ощущение, как будто меня похоронили заживо. Где-то неподалеку от меня содержался Иван, но я, как ни пытался, так и не смог с ним связаться…

Я сидел на нарах в позе китайского болванчика. Духота, депрессия, нервная чесотка. Казалось, еще чуть-чуть, и я снова увижу истлевший труп узника…

Но вместо этого я увидел надзирателя, который зашел ко мне в камеру с наручниками в руке. Один браслет он нацепил мне на запястье, а другим опоясал железную трубу, из которых были сварены двухъярусные нары.

— И что это такое? — тускло спросил я.

— Сейчас узнаешь, — усмехнулся старшина.

Я вдруг решил, что сейчас в камеру ворвутся двое из ларца с дубинами в руках и начнут выбивать из меня показания Но в камеру зашел всего лишь один человек. Белая рубаха на нем с коротким рукавом, галстук, черные наглаженные брюки. Но галстук он сразу стал снимать, вытягивая при этом тощую шею.

Невысокий он, щуплый, костлявый. Тонкие черты удлиненного книзу лица, острый с хищной горбинкой нос, блестящая лысина ото лба до самой макушки. Взгляд жесткий, въедливый, сила в нем чувствуется и уверенность… Худощавый он, но не тщедушный. Твердый характер в нем угадывался и сильна воля. Этот мужчина представлял собой тот тип людей, к которым, при всей их неказистости, обычно относятся со всей серьезностью. Маленький он, но в нем даже с первого взгляда чувствовалась личность — хорошая или плохая, это уже дело десятое.

— Что-то душно у тебя здесь, Костя, ты не находишь? — сказал он об этом как о какой-то мелкой для себя неприятности.

Мужчина спокойно сел на табурет, расстегнул пару верхних пуговиц на рубахе. И взмахом руки показал надзирателю, чтобы тот пошире открыл дверь. А из коридора в камеру поступал если не холодный, то свежий воздух. И сразу легче стало дышать.

— Все-таки пришел ко мне хозяин Кольчугина, — невесело сказал я.

— Хозяин Кольчугина?

— А разве не так?

— Ну, вообще-то Кольчугин работает на закон.

— И на твоего брата.

— Ну, мой брат — его начальник. Фактически да, он работает на моего брата, — согласился Жмыхов, а это, вне всякого, был он.

— Не смог я тебя переиграть, Игорек, — вздохнул я.

— Можешь называть меня просто Игорь Геннадьевич, — недовольно глянул на меня Жмыхов. — Думаю, фамильярность здесь неуместна.

— Да мне, в общем-то, все равно, как к тебе обращаться.

— Тогда обращайся на «вы» и шепотом.

— Я подумаю.

— Ты уже думал. Как тот индюк думал, который в суп попал. Ты в этом супе по самые помидоры. Или мне так только кажется?

— Кажется.

— Я так понимаю, ты хотел со мной договориться?

— Хотел бы. Я обещаю, что уеду в Москву и здесь больше не появлюсь.

— Я тебе не верю, — с жесткой усмешкой и резко сказал Жмыхов. И выдержав паузу, тем же тоном добавил: — Это во-первых. А во-вторых, не я здесь решаю.

— Ты… Если Настя скажет, что сама пригласила нас к себе в гости…

— А зачем она вас к себе пригласила? — хлестко оборвал меня Игорь. — Уж не затем ли, чтобы заманить меня в ловушку?.. И с чего ты взял, что Настя что-то может сказать?

— А разве нет? — встревоженно спросил я.

— Нет. И Насти больше нет, и ее брата, — хищно и без всякой усмешки смотрел на меня Жмыхов. — С ними все решено. И с тобой все решено. Их похоронили, а ты пойдешь на этап. За убийство моих людей.

— Сволочь ты! — зло выплеснул я.

— Работа у меня такая, — не моргнув глазом, отозвался Игорь.

— Не убивал я никого.

— Убивал!

— Убивал ты! Шептулина тебе припомнить? А что про афганца скажешь?

— Разве я должен перед тобой оправдываться? — недоуменно повел бровью Жмыхов.

— Перед своей совестью оправдывайся.

— У меня нет совести, — холодными, если не сказать ледяными, глазами смотрел на меня он. Антарктическая невозмутимость в них.

— Зачем ты Шептулина убил? Что он знал?

— Что-то знал.

— Что?

— Я мог бы тебе сказать. Но не могу. Условия договора не позволяют.

— Условия договора?

— Да, мы заключили с Ремезовым договор. Он принимает наши условия, а мы — его. По этим условиям я не должен тебе ничего говорить про Альберта. И я не скажу.

— Разве Ремезов жив?

— Скорее да, чем нет. Состояние тяжелое, но жить будет. И с Настей все в порядке.

Я хмуро, исподлобья глянул на Жмыхова. И не стал ему ничего говорить, чтобы он не слышал, как дрогнет мой голос. Хоть и не было у меня любви к Насте и наши с ней отношения снова расколола нашпигованная минами, спутанная колючей проволокой нейтральная территория между вражескими окопами, но все-таки я ощутил что-то похожее на радость, узнав, что она жива.

— Жив Ремезов. И Настя жива, — с холодной усмешкой продолжал Жмыхов. — Но для тебя они умерли. Никто из них не скажет ни слова в твою пользу. И Настя подаст заявление о краже… Ноты на нее не злись. Ты на себя злись. Зато, что Федю Струкова убил. Мне на него наплевать. Он был человеком Ремезова, и его люди тоже. Скажу даже больше, решив с ним, ты оказал мне услугу. Но Ремезов жаждет твоей крови. А у нас с ним договор. И я должен его соблюдать. Так что ничего личного…