Крыс снова сел.

Иван тоже. Оружия своего он демонстрировать не стал.

— Ты ведь ничего не понимаешь… — устало выдохнул старик.

— Мне никто и не объясняет. А то, что я вижу, мне не нравится. Вы можете поступать с трупами как вам заблагорассудится. Вы можете гнобить предавшихся, как вам будет угодно и как вам позволяет Служба Спасения, но есть штуки, которые…

— Ну да, женщины и дети, — недобро усмехнулся Сигизмунд фон Розенштайн. — Какой же гуманизм без женщин и детей. Ты же, насколько я знаю, тоже защищал женщин и детей, как я мог забыть? Только ведь у тебя не получилось тогда. И ничему это тебя не научило? Только не нужно мне снова начинать о том, что мы свиней вместе не пасли. Ты вчера правильно сказал — отсутствие свидетелей здорово изменяет общую тональность разговора.

— Я так сказал?

— Нечто в этом роде. Так вот, Иван Александров. Я не знаю, почему сюда прислали именно тебя. Я не могу себе представить, зачем здесь может понадобиться без году неделя инквизитор, когда даже опытный человек, повидавший в своей жизни много чего и понимающий куда как больше твоего, погиб, так ничего и не изменив.

— Так это вы его? По вашему приказу?

— Дурак, что ли? — искренне возмутился Крыс. — Я же тебе объяснил, что тебя никто убивать не станет, даже предавшиеся не тронут. Я не стану рисковать своей душой и…

Старик, похоже, чуть не сболтнул лишнего, но удержался в самый последний момент.

— Я не стану жертвовать своей душой ради минутного удовольствия увидеть, как подыхает самоуверенный и наглый мальчишка. Ты даже представить себе не можешь, что сейчас сделал, сколько человеческих жизней подверг опасности.

— Тем, что не дал издеваться над женщиной?

— Именно этим! Наказание — неотвратимо! Неизбежно. Никто не смеет даже надеяться, что уйдет безнаказанным. Совершил — наказан. Знал, но не сообщил — наказан. Видел, но не остановил — наказан. Только так. Только так… — Старик закашлялся, хватаясь за грудь.

— Сердце? — спросил Иван.

— Курить мне нельзя, дураку старому! — Крыс отдышался. — Ты не понимаешь… Предавшиеся — плодятся как кролики…

— Я это знаю, — перебил Иван. — У них это в типовом договоре прописано — не пользоваться контрацепцией. И это как-то меняет дело? Может, деток нужно сразу пускать на мыло? Ах да, у нас же есть еще Соглашение, по которому официально нельзя убивать предавшихся, а нужно даже, наоборот, их защищать, если что…

— А их никто и не убивает здесь! Почти никто… — поправил себя Крыс, задумавшись на мгновение. — Наоборот, им оказывается помощь…

— Я видел, — кивнул Иван.

— Видел! — повысил голос Крыс. — Ты все у нас видел, Ваня, все понял… А знаешь ли ты, что у нас поголовье предавшихся растет только за счет мигрантов? Ну почти только за их счет. Мы принимаем тех, что бегут от погромов… И не нужно делать большие глаза — погромов стало больше. И проходят они чаще и с большим размахом. Если об этом не сообщается в нашей прессе — это еще не повод считать, что их нет.

— Но в средствах массовой информации от Дьявола… — неуверенно начал Иван и замолчал, сообразив, что это тоже ничего не гарантирует.

Дьявол, конечно, не врет, но и всей правды не говорит. И вполне может не рассказывать о погромах. Чтобы не провоцировать дальнейших погромов и не порождать панику. Да и чтобы не снижать количества подписавших Договор, выбравших синицу вместо журавля. А на самом деле может происходить все что угодно. Даже такое вот простое изъятие новорожденных…

— А детки, между прочим, не являются предавшимися, — словно прочитав мысли Ивана, сказал старик. — Они обычные, серой не пахнущие и, значит, наши. Наши! Если хотят предавшиеся жить спокойно — пожалуйста, подписал с нами бумаги, живи. Только деток отдавай в интернат, чтобы мы, значит, могли соблюсти свободу совести. Выбрать они могут, только когда станут совершеннолетними…

— Но вы же их крестите?

— И что? Крест кого-то останавливал из тех, кто решил предаться Дьяволу? Не останавливал. А вот обратно вернуться, после подписания Договора, никто не смог. Вот мы и заботимся об этом.

— О чем?

— Да о том, чтобы каждый имел выбор! Чтобы сам решал, идти к Богу или предаться Дьяволу…

— И что? Какие показатели соревнования? Ведь не сто процентов эффективность? Та же Анна, она ведь выбрала…

— А она не из семьи предавшихся. Она из наших, коренных. По высокому чувству изменила Богу. Парни наши встретили за околицей предавшегося, надавали, как положено, тумаков. А чего он закурить не дал? Не дал — получил, как заведено. Хорошо получил, с сотрясением и переломами… Батюшка наш потом парней епитимьей чуть не угробил. Парни хотели как лучше, а вышло… Анна на бедненького подранка наткнулась, выходила… Ну и влюбилась. Может, и не предалась бы, так бабы наши подсобили, разговаривать перестали, за спиной начали шушукаться… Кто-то еще окно разбил. Вот она и ушла в Циферовку. Навсегда. Право имела, между прочим… — Крыс сплюнул, не стесняясь, прямо на пол. — А мы имели право ее ребенка отправить в интернат. И не разрешить ей с ребенком видеться.

— Так все просто… — тихо-тихо сказал Иван.

— Просто, — с вызовом ответил Крыс. — И так просто у нас уже почти двадцать лет. И только единицы из воспитанников интерната предались в результате. Зато в армии их много, в государственных структурах, в Святой Земле, между прочим, в Инквизиции и Ордене Охранителей… Десять лет уже находится под контролем Объединенной Церкви. Проект «Н». «Ной». Мы ковчег строим, который спасет праведников во время нового потопа, когда слуги дьявола затопят весь мир. Только не один ковчег выплывет из всего этого кошмара, много будет ковчегов, не так, как в Писании. Таких территорий, как наша, становится все больше. И у нас, и в Европе. Даже в Америке. В Южной уже две таких есть. Пашка рассказывал…

— Покойный Астуриас?

Старик замолчал и посмотрел в глаза Ивану. И во взгляде Крыса была и боль, и ненависть, и еще что-то, чего Иван разобрать не успел — отвернулся старик к окну.

Умеешь ты разговор поддержать, мысленно похвалил себя Иван. Только-только Крыс разговорился, только пошла информация — и нет чтобы молча внимать, нужно было влезть с подковыркой. Теперь уже, наверное, Крыс заткнулся…

— Пабло жаль, — неожиданно спокойным голосом сказал Крыс. — Не вовремя он погиб. Я его предупреждал, чтобы он не доверял этим…

Старик неопределенно мотнул головой.

— А он решил, что надвигается что-то плохое, ходил куда попало, болтал с кем угодно… Вот и схлопотал… — Крыс поцокал языком. — Ну да ладно. Что случилось, того не изменишь. А вот ты…

И угрозы в голосе не было у старика, и металл не звенел, и выражение морщинистого лица было вполне нейтральное, а только мороз пробежал по спине Ивана, и что-то холодное осторожно коснулось сердца.

Иван хотел что-то сказать, продемонстрировать уверенность и независимость, но не смог. Комок откуда-то взялся прямо в горле, не подступил, не подкатился, а просто возник, лишив дара речи.