И совершенно, вот ничуточки не важно, что я иду с ним рядом в первый и последний раз. Хотя не в первый… Еще был Бельтайн…

Все-таки полностью подавить в себе мысль о собственной неуместности не получалось. Но я старалась! Я так старалась, что даже не сразу заметила, когда началась гейленда. Тот самый танец, в котором мы с Кэйром кружились в моем сне на Эйлсбери-роуд…

Правда, наяву его величество не смеялся. Зато поедал меня глазами – и да, не он один. Ловя взгляды и спиной, и грудью, и даже ногами, я напрягалась все больше и больше. Вот сейчас как перепутаю фигуры… И ничегошеньки не останется от моего мнимого великолепия. Оно же внешнее… только внешнее…

– Расслабься, – сказал вдруг Кэйр. Негромко, но я услышала его, невзирая на музыку. – Ты не ошибешься. Ты же со мной.

– Спасибо.

– Просто получай удовольствие, – добавил он. – И посмотри вокруг. Думаю, такого ты еще не видела.

Действительно. Надо получать удовольствие! И бальный зал оглядеть, тут, разумеется, безумно красиво… Ну и не споткнусь я! Уж об этом его величество позаботится точно! Раз его волнует мое душевное равновесие, что говорить о таких пустяках!

Следуя за партнером, как раз прокружившим меня вокруг себя, я обвела глазами зал и… обомлела, едва и впрямь не споткнувшись.

Зала-то нет!

Десятки пар кружились в пространстве, не имеющем ни стен, ни потолка, ни каких-либо видимых границ.

Только под ногами – хаотичный узор из серебряных и изумрудных плиток, кажется, каменных. А сверху – звездное небо… Только не настоящее, а сказочное, низкое, то самое, к которому в детских книжках прибиты гвоздиками большие такие звезды.

За кругом танцующих виднелись те, кто игнорировал открывшую бал гейленду. Группками и поодиночке они прохаживались по изумрудно-серому полу, стояли у фуршетных столов, беседовали и смотрели по сторонам…

Оказалось, что при желании я могу словно бы приблизить к себе любого из них, чтобы разглядеть выражение лица, увидеть (но не услышать) разговоры. А вот с самим залом так не получалось – он оставался бесконечным…

И мне хотелось, чтобы бесконечным был и бал. Потому что когда он закончится…

Нет.

Я не буду думать об этом!

* * *

Говорят, что когда ты перестаешь удивляться, то становишься старым. Сильно подозреваю, что лично мне постареть не удастся никогда. Ну по крайней мере в таком окружении и в таких обстоятельствах…

Через три танца короля у меня забрали. Точнее, сначала мы отправились к ближайшему столу – отдохнуть и попить. Вот там-то его и пригласила особа, которую я на балу увидеть не рассчитывала. Судя по выражению лица Кэйра – не рассчитывал и он. Но второй его партнершей стала леди Эйворна.

Королевская бабуля. А ведь клялась, что ноги ее во дворце не будет! И, по уверениям внука, клятву нарушила всего раз – чтобы познакомиться лично с его тринадцатой пряхой. Сей факт вызывал у меня не столько гордость, сколько недоумение и всевозможные подозрения. Но причина сегодняшнего визита – уж точно не я! На меня бабушка внимания практически не обратила, так, окинула взглядом. Правда, явно одобрительным.

Любопытно, что Эйворна для бала не только изменила своему черному платью, но и внешний возраст изрядно убавила. Сначала я даже подумала, что явилась сестра Кэйра, но нет: его величество рассыпался в комплиментах, адресованных «лучшей бабушке в мире, превзошедшей красотой юных прелестниц». Спасибо, не назвал розой или фиалкой, а то мне прямо Филидэль на его месте почудился.

Поток комплиментов бабуля оборвала фразой: «Да и ты вполне мило смотришься» и увела внучка танцевать. Но спокойно насладиться земляничным лимонадом мне не дали.

В этот вечер я танцевала очень много – и далеко не только с королем. Лорды Неблагого Двора едва не наступали друг другу на ноги, торопясь пригласить меня.

Самым настойчивым оказался Филидэль – ему досталось целых три танца!

А потом…

– Чудесного вечера вам, прекрасная Элеонора, – проговорили над ухом. – Воистину, вы словно живой бутон среди роз, выкованных искуснейшим ювелиром.

И я была бы уверена, что это опять Благой посол! Если бы не голос. Такой… слегка скрежещущий, будто в горле говорившего крутятся шестеренки. И знакомый.

– Лорд Тионг? – Кажется, мне удалось скрыть удивление. – И вам хорошего вечера! – вернула пожелание, хлопая на него глазами. Он еще и не в черном! И даже не в зеленом каком!

Камзол и штаны Повелителя Дикой охоты сияли снежной белизной, слегка разбавленной черными волосами и черной окантовкой изящно повязанного шарфика. А вот морда все та же: мрачная, об скулы порезаться можно, глаза залиты бездонной тьмой – белков почти не видно…

– Не соблаговолит ли прекрасная леди оказать честь?..

Он протянул мне руку в белоснежной перчатке.

– Отчего же нет… – Я приняла руку, исхитрившись одновременно сделать книксен.

И уже в танце – кажется, вайтеррайн?.. – отплатила за комплимент:

– Вы, лорд Тионг, сегодня тоже удивительно не схожи с самим собой…

Узкие губы самого жуткого в Неблагом дворе высшего тронуло что-то вроде улыбки.

– Надеюсь, в лучшую сторону?

– Конечно, – мгновенно подтвердила я.

– Я должен просить у вас прощения, леди Элеонора, – вдруг заявил Тионг. – За тот разговор… В саду.

– Ну что вы, лорд, – пожала я плечами. – Право, не за что. Я уже и разговора-то не помню.

– Могу ли я надеяться, что вы и впрямь его забыли? – спросил лорд, буравя меня взглядом. Да, вот взгляд тоже не изменился.

Но я не отвела глаз. Нервно сглотнула только. Что ему нужно-то, еще бы понять… Вряд ли действительно раскаивается.

– Совершенно не помню, о чем шла речь, – кивнула в ответ. Отлично помню, на самом деле. Но смысл об этом говорить?

– Я говорил о праве сильного… – намекнул Повелитель Дикой Охоты. И потупился! – Леди… Если бы я мог взять свои слова назад, не оставив от них и следа… Вычеркнуть их не только из вашей памяти, но и из своей… Поверьте, это искреннее желание.

Вот все-таки не для меня все эти придворные увертки…

– А что случилось, лорд Тионг? – спросила я прямо.

– Я был неправ.

– Отчего же? Полностью правы. Вы сильнее меня. В любом плане. Я смертная, и это вполне дает вам право… считать меня ниже себя. Вы не виноваты, что вы – фейри.

Вот явно мужик улыбаться не привык. Не говоря уж об улыбках, призванных изображать виноватость. А потому один уголок губ высшего пополз вверх ровненько, а второй резко скривился. То еще зрелище.

– В вашем мире есть такое понятие, как грех гордыни, – сказал он, справившись наконец со своим ртом. Просто узкая ровненькая полоска вышла. И правильно, не умеешь – не берись.