Эти шутки подтвердили то, что Кэти подозревала с самого начала – спутанность сознания у Деллы вызвана причинами в основном эмоционального характера. Врачи любят выдавать диагнозы да пилюли, даже не взглянув на пациента.

Сама Делла никогда не произносит название своей болезни. Вместо этого она говорит: «Мой недуг», и еще «Ну, эта моя штука». Как-то раз она заявила: «Не могу запомнить, как называется эта штука, которой я болею. Которой в старости болеют. Которой все боятся». В другой раз она сказала: «Это не Альцгеймер, а что-то следующее».

Ничего удивительного, что Делла вытесняет из памяти слово «деменция». Звучит оно не очень-то приятно. Как будто речь идет о каком-то злобном демоне, пожирающем ваш мозг изнутри – впрочем, по сути, так оно и есть.

Теперь она разглядывает ходунки Деллы в углу комнаты – чудовищную лиловую конструкцию с черным дерматиновым сиденьем. Из-под койки торчат коробки. В раковине встроенной кухоньки громоздится посуда. Вроде бы ничего такого, но дома у Деллы всегда царил порядок, и это зрелище тревожит.

Кэти рада, что принесла подарок.

– Не хочешь открыть? – спрашивает она.

Делла глядит на подарок, словно он только что появился у нее в руках:

– И правда.

Она переворачивает сверток, рассматривает его с обратной стороны. Неуверенно улыбается. Такое впечатление, что она помнит – в этот момент положено улыбаться, а вот почему, не знает.

– Какая упаковка! – говорит она наконец. – Просто поразительно. Главное, не порвать. Может, потом еще пригодится.

– Можешь порвать, ничего страшного.

– Нет-нет, – упрямится Делла. – Я хочу сохранить бумагу.

Ее старые, покрытые пятнами руки трудятся над упаковкой – наконец, она поддается, и Делле на колени падает книга.

Ни малейших признаков узнавания.

Это, конечно, ничего не значит. Роман перевыпустили в новой обложке. Вместо рисунка, изображающего двух женщин в вигваме, там теперь красуется стильная цветная фотография усыпанных снегом гор.

– Наша любимая! – восклицает Делла секундой позже.

– А кроме того, это юбилейное двадцатое переиздание, – говорит Кэти, показывая на обложку. – Видишь? Продано два миллиона экземпляров. Представляешь?

– Ну, мы-то всегда знали, что это отличная книга.

– Мы-то да. Надо было нас слушать. Делла, я думаю, что ты можешь снова начать читать, – прибавляет Кэти мягко. – Ты же ее и так знаешь наизусть.

– И правда. Для разгону, так сказать. Ты мне тут прислала книжку – «Комната», так? Я ее уже два месяца читаю, а осилила всего страниц двадцать.

– Да, это тяжелая книга.

– Там героиня сидит взаперти – знакомая ситуация!

Кэти смеется, но Делла, судя по всему, отчасти говорит всерьез. Воспользовавшись возможностью, Кэти слезает с кровати, указывает на стены и вопрошает:

– Неужели Беннетт и Робби не могли найти тебе чего поприличнее?

– Может, и могли бы, но говорят, что нет, – отвечает Делла. – Робби надо платить алименты и содержать ребенка. А Беннетту, видимо, Джоанна запрещает тратить на меня деньги. Она меня никогда не любила.

Кэти заглядывает в ванную. Все не так ужасно, никакой грязи или мерзости там не обнаруживается. Но прорезиненная занавеска для душа выглядит так, словно ее принесли из какой-то психбольницы. Это легко исправить.

– Идея! – говорит Кэти, обернувшись к Делле. – У тебя есть какие-нибудь фотографии?

– Конечно. Я Беннетту сразу сказала, что без фотоальбомов и с места не двинусь. Он и так заставил меня оставить всю хорошую мебель, чтобы дом лучше продавался. И представь себе, его даже ни разу не посмотрели.

Если Кэти и слушает, то ничем себя не выдает. Она подходит к окну и поднимает шторы:

– Давай-ка для начала немножко тут все украсим. Повесим фотографии на стены. Чтобы было похоже на твой дом.

– Хорошо бы. Будь это место не таким убогим, мне бы и жилось полегче. А то здесь как в тюрьме. – Делла трясет головой. – Некоторые тут просто-таки на грани.

– Что, опасная публика?

– Да я просто по краю хожу, – смеется Делла. – Главное – следить, с кем садишься за обедом.

Когда Кэти уходит, Делла наблюдает за парковкой из окна. Вдали собираются тучи. Кэти сказала, что ураган доберется сюда только к понедельнику, когда ее уже не будет, но Деллу мучают дурные предчувствия, и она тянется к пульту.

Направив его на телевизор, она нажимает кнопку, но ничего не происходит.

– Беннетт купил новый телевизор, но толку от него никакого, – говорит она вслух, как будто Кэти – или еще кто-нибудь – по-прежнему в комнате. – Сначала включаешь телевизор, потом эту коробочку внизу. Жди, пока заработает, а смотреть все равно нечего.

Она откладывает пульт и видит, как Кэти выходит из здания и направляется к автомобилю. Делла в легком смятении наблюдает за ней. Она отговаривала подругу приехать не только из-за погоды. Дело в том, что Делла не знала, осилит ли этот визит. С тех пор, как она упала и угодила в больницу, она неважно себя чувствовала. Развалюха какая-то. Неуемная энергия Кэти могла оказаться чрезмерным испытанием.

С другой стороны, освежить квартиру и впрямь стоит. Глядя на голые стены, Делла пытается вообразить, как они будут выглядеть, если их украсят любимые, дорогие лица.

И вдруг с ней перестает что-либо происходить – в настоящем времени, во всяком случае. С недавних пор подобные интерлюдии случаются все чаще и чаще. Делла ищет записную книжку или заваривает кофе, и вдруг ее уносит к людям и предметам, о которых она не думала годами. Эти воспоминания тревожат не потому, что неприятны (хотя зачастую так и есть), но потому, что своей яркостью они настолько превосходят повседневную жизнь, что она кажется линялой, словно старая застиранная блузка. Недавно ей начал вспоминаться подвал с углем, где она спала в детстве. Это было после того, как они переехали из Падуки в Детройт и сбежал отец. Они поселились в общежитии. Маме и брату Гленну достались обычные комнаты на втором этаже, но Делле пришлось спать в подвале. В ее комнату даже нельзя было попасть из дома – приходилось выходить во двор и поднимать дверь, ведущую в подвал. Хозяйка побелила комнату, поставила кровать и набросала мешков из-под муки в качестве подушек. Но Деллу не одурачить. Дверь была металлической, а окна в комнате отсутствовали. Темно, хоть глаз выколи. Господи, как же я ненавидела спускаться в этот подвал! Словно сходить в могилу.

Но я никогда не жаловалась. Просто делала, что говорили.

Маленький домик в Контукуке был ее первым собственным жилищем. Разумеется, в ее возрасте это причиняло неудобства – зимой приходилось карабкаться на холм или искать, кто сгребет снег с крыши, чтобы не оказаться похороненной заживо. Возможно, доктор Саттон, Беннетт и Робби правы. А что если здесь ей будет лучше?