Варвара Петровна работает здесь лет двадцать. Лет сорока пяти. Мужа нет. Был мужик, с которым она сюда приехала (раньше иначе было нельзя), да весь вышел.

У нее теперь гражданство бельгийское, какие-то дела в Европе. Серьезные люди приезжают и не знают, что она подпольщица. А как ее еще назвать? Крот, по-американски, или по-немецки. Резидент по-нашему. Естественно, это я предполагаю про ее связи с каким-то осколком ГРУ. Кому еще доверить залог в виде Ани Сойкиной, как не своим? А впрочем, может быть, она и не знает ничего. У нее своя жизнь, у меня — своя. Живу я у нее дома. Хорошая библиотека на местных языках и наречиях. Кое-что из нашего. По-французски говорит хорошо, но с сильным акцентом.

Домок наш кирпичный, как будто откуда-то из Уфы. С местными прибабахами в плане архитектуры, тонкими перегородками внутри, печкой хорошей, голландской, и удобной низкой мебелью.

С канализацией здесь проблемы. Ночной горшок не хотите? Я предпочитаю путешествовать в отель или в еще одно место. Там за маленькую монетку получаешь возможность посидеть на стульчаке и принять душ настоящий. Компаньонка моя худая и небольшого роста. Она так долго жила здесь, что все европейское потихоньку с нее смыло. Даже разрез глаз меняется. У нее есть дружок в районном центре, из местных. Когда я узнала, то мне стало все остальное безразлично. Мне кажется, это все равно что с тараканом.

В горных деревушках живут другие персонажи. Этих женщин называют зао. У них костюмы, расшитые серебряными украшениями, преобладают черный, красный и белый цвета. Естественно, эти ветви называются красными, белыми и черными зао.

Нужно сказать, что Советы хорошо проинвестировали этот народ. В горах построены хорошие дома, больницы, школы. В нашем райцентре есть училище, где готовят агрономов.

Сейчас осень. Время если не золотое, то пристойное. Уже не валит с ног жара, и влажный этот воздух не проникает в поры.

Варвара, рассказывая про январь, закрывает глаза. Это совсем неприятно. Это холодные дожди и пронзительные ветры. Они рвут и разбрасывают по вселенной низкие грязные тучи, цепляющиеся за вершины гор, а по горам стекает и стекает вода.

Иногда в горах выпадает снег. Это случается редко, и тогда она, несмотря на непогоду, едет к подножию и ощущает хладное прикосновение вечности. Снег быстро тает, и приходится планировать сеанс ностальгии на раннее утро. А к концу месяца снова становится тепло и даже жарко. Снова солнышко готовится расплавлять мозги.

Однажды Варвара повезла меня к водопаду. Это было хорошо. В прозрачном воздухе были далеко видны горные дали, и зеленые побеги бамбука были прелестны. Проехав километров пятьдесят по горному серпантину, мы прибыли на место.

Горная река двумя длинными изогнутыми уступами падала на дно котловины. Несколько потоков образовывали отдельные водопады. Один и вовсе прелестный. Метров тридцати высотой. Обалденные брызги, переливающиеся на солнце. Вода шипит, будто ругается. А потом спокойная голубая река. Все когда-то заканчивается покоем.

В конце января, говорит Варвара, расцветают в долинах первые персиковые сады. А потом и Новый год по лунному календарю. Весна-матушка.

У этого народа век состоит из шестидесяти лет, в полном соответствии с гороскопом. Вернее, гороскоп идет оттуда. Нужно будет посетить настоящего мракобеса. Пусть все посчитает и обмерит. Я хочу знать свое будущее. Нострадамус мне не указ. Вот эти тараканчики генетически постигают время. Потому что они еще и растения. Через них проходит кровь времен. А новогодний праздник здесь называется ТЭТ.

Елок здесь днем с огнем. Есть, впрочем, пихтовые. Но ставить на Новый год нужно ветки персикового дерева, накануне. У них сиреневато-розовые цветы. А в новогоднюю ночь пожалте поставить мандариновое дерево, в кадку с землей. Варвара, впрочем, достает пихтовую ветку и импровизирует из нее елочку, украшает ее игрушками. Иногда из Европы привозят с оказией маленькую елку в целлофане. Но это в последний раз случилось так давно.

Стены домов обвешиваются длинными бумажками, на которых пишут пожелания и поздравления. Во дворах развешиваются фонарики. Те самые бумажные фонарики.

Главное новогоднее блюдо — новогодний пирог. Там внутри рис, горох, свиное сало, завернутое в плотные зеленые листья. Никто не мешает накрыть и европейский стол. Варвара делает с каждым годом все меньше и меньше блюд из той жизни. Она уже пускает корни. Становится растением. Беги, баба-дура! Она бы рада, но есть, наверное, и на нее залог и клятва. Она мечтает вернуться. Только это уже почти невозможно.

На второй день нового года начинается браталово. Все ходят в гости друг к другу. Вмазывают помалу. У них тут есть приличное пойло. Три дня нельзя подметать и ругать детей. Можно делать им подарки. И главное — салют. Безумно до отпада и красиво в хлам.

Если мне суждено покинуть Вьетнам, я хочу напоследок пошататься по Ханою. В новогоднюю ночь. Варвара мне часами рассказывала про Озеро возвращенного меча, Башню черепахи, Храм алмазной горы. Там есть Храм литературы. Странно мне это. Наверное, тараканы и кустарники заедят англосаксов, арийцев и французов. Всюду будут цвести персиковые сады и стоять пагодки. Маленькие разборные пагодки из современных материалов.

Однажды я намертво нажралась бананов. Теперь не смогу взять в рот мандарины. Здесь много разных тропических фруктов, и стоит это все смешные деньги. Только у меня колом в горле стоит.

Я питаюсь консервами дома. Деньги карманные мне дает Варвара. Что нельзя покупать и чего совать в оральное отверстие, я уяснила. Не хочу страдать жидко и неопрятно.

Я не могу уехать отсюда. Однажды попробовала сесть на автобус до райцентра, и тут же подошел тараканчик в рубашке с галстуком. На сносном русском спросил, куда я собралась. Да! Собралась-таки… Географическое расположение нашего городка не позволяет покинуть его автономно. Я просто сдохну в джунглях. Пока там мой ненаглядный парит мозги комитету, я прикована к домику с горшком.

По ночам мы часто говорим с Варварой по-французски. Она бывала в Париже. Мы берем книгу о лучшем городе в мире. Между холмами вьется старая римская дорога, пересекающая Сену там, где расположился остров Сите. Идя от Северного вокзала по бульвару Страсбург, можно свернуть на улицу Сен-Дени. Там много примечательного. Я бы пошла в бутик, а учитель в свою пивнушку с креветками. Потом бы мы через весь город отправились к Бурбонскому дворцу, а совсем рядом церковь с игривым названием Мадлен. Там площадь Согласия, где рубили головы Людовику Шестнадцатому, Марии-Антуанетте, Шарлотте Карден, Робеспьеру и многих другим уважаемым людям. Там, в этом замечательном городе, улицы днем забиты машинами. Там и по тротуарам ползут маленькие авто, тесня пешеходов. Там метро, грязное и безобразное, но очень веселое. Там на Монпарнасе гигантский небоскреб, там эта зараза пониже, в Бельвиле. Как же без небоскребов в наше время? Где же уместить всех клерков? Там этот жуткий Центр Помпиду, раскрашенный, как попугай, а в вечернее время подобный аквариуму.

В этом городе я была, я несу на подошвах пыль его мостовых. Я не хочу в Аргентину. Я не хочу в Москву. Единственный город для меня — это Париж. Пусть на чердаке. Пусть на панели. Я, наверное, уже не увижу своего несравненно нескладного учителя. Если меня не отравят и не столкнут в водопад, я буду жить там. И кончено.