А Майк продолжал задирать. Когда он в десятый раз сказал «двадцать пять», я понял, что он положил в банк все, что у него оставалось, и если моя карта круче, то завтра в Руздану отправляться мне.

— Стою, — сказал я.

— Открываемся, — сказал Майк. — Флэш!

— Фулл-хаус! — ответил я. — Ты продул, Майк!

У Майка отвисла нижняя челюсть, а глаза выпучились. Он смотрел на стол, где лежали наши открытые карты, и не мог поверить, что это действительно произошло. Наконец он перевел взгляд на меня, а в его покрасневших глазах светились — пусть меня закопают, если это не так! — восторг и восхищение.

Он встал и протянул мне руку. Я последовал его примеру. Еще с минуту, наверное, мы трясли друг другу руки, при этом Майк уверял, что ему наплевать на проигрыш, главное — он получил истинное наслаждение от игры и благодарил за это меня. Напоследок он заявил, что редко встречал подобных игроков в покер даже в Штатах, и выразил надежду, что мы еще как-нибудь обязательно сразимся, когда ставкой тоже будет что-то весьма существенное.

И мы выпили еще целую бутылку самогонки, на которую кто-то в шутку, наверное, приклеил этикетку от шотландского виски.

… Аэродромные плиты качались не хуже, чем палуба торпедного катера на волнах. Я с трудом тащился через летное поле к жилому «офицерскому» бараку, где Жоам расквартировал меня, Майка и «тайсонов». Майк остался в кантине — ему хотелось выпить еще, а я уже не мог; все-таки американец, в отличие от меня, нынче выспался. Каким-то образом подкашивающиеся ноги завели меня за полуразвалившуюся постройку известного предназначения, и я почти протрезвел.

За сортиром без особого почтения организовали кладбище. Для тех, кто погиб в результате неведомой болезни, удара ножа, укуса ядовитой твари или еще чего-нибудь подобного. От старости вряд ли кто бы здесь умер. Так вот, могил я насчитал пять. При этом в глазах у меня не двоилось. А должно быть четыре, потому что еще вчера я своими глазами видел три. Первые две — это заирские рекруты, один из которых погиб в драке, а другой был укушен змеей. Третья — это ненумерованный «тайсон», застреленный Алваресом. А в четвертой, явно свежей, должен лежать еще один заирец, которого сегодня днем отправил на тот свет опять-таки наш командир. Но кто тогда лежит в пятой? В пятой, аккуратненькой такой могилочке, тоже совсем свеженькой?

Я пытался убедить себя, что там похоронили парня, который стрелял из спаренного пулемета по «Гилу» и был скошен очередью. По крайней мере, я не помнил, чтобы его отправили кормить акул. Но, черт возьми, я не помнил и того, чтобы его принесли в лагерь! Я даже не помнил, чтобы его снимали с катера на берег!

Тогда что же — получается, его оставили валяться на верхней палубе у пулемета, с тем, чтобы капитан-француз позже сам позаботился об акулах? Это очень походило на правду. И если так, не значит ли это, что в пятой могиле лежит Джон Катлер, которому Жоам обещал сохранить жизнь в обмен на информацию?.. Ну, а если даже и так, то ты уверен, парень, что хочешь знать это наверняка?

Я не был в этом уверен. Так же, как и в том, буду ли спрашивать Алвареса о судьбе злополучного нигерийца. На которого мне, если честно, было глубочайшим образом наплевать… Поэтому я скоро добрался до своей койки, согнал с дырявого одеяла ночную ящерицу и повалился спать, с большим трудом содрав ботинки и комбинезон. Завтра мне предстоял непростой день.

Погода портилась. После того, как закончился сопровождавший нас в походе ливень и несколько дней ярко светило солнце в сопровождении относительного безветрия, затянул довольно ощутимый и на удивление холодный зюйд-вест. Температура воздуха упала градусов до двадцати трех — двадцати пяти, то есть, до температуры, характерной для России, но не слишком свойственной Анголе. Негры даже слегка приуныли.

Что касается моей персоны, то подобная погода меня вполне устраивала, но лишь до того момента, пока наша моторка (вновь взятая как бы напрокат у знакомого старичка в Форт-Элвише) не начала раскачиваться на крутых и высоких волнах с амплитудой этак метра три. Мотор взревывал, соленые брызги летели в кокпит, и Балтазар был вынужден работать черпаком почти без отдыха.

Словом, поездка оказалась та еще. Я старался не думать об акулах и не отходить далеко от берега, несмотря на потенциальную угрозу быть захваченным какими-нибудь пиратствующими отморозками. На этот случай Жоам выдал нам лишь один автомат, да и тот следовало выбросить в море по мере приближения к Руздане во избежание вполне понятных проблем.

Почти весь путь прошел по довольно мутной воде красновато-желтого цвета — сказывалась близость могучей Конго, выбрасывающей тонны ила и песка в океан. И лишь когда в пределах видимости появились желтоватые крепостные стены Рузданы, цвет волн вновь стал бирюзовым, таким же, как и в районе Форт-Элвиша.

Волны эти не по-детски бились о скалы, над которыми возвышались стены города. В такой прибой нечего даже и думать, чтобы подойти ближе, да этого и не нужно было делать. Слева от стен и скал располагалась небольшая бухта, защищенная волнорезом, и в акватории наблюдалось два-три небольших судна сугубо гражданского вида. Справа, то есть, южнее, имелся почти пустынный пляж, куда я и направил лодку.

Балтазар оглянулся на меня, мы кивнули друг другу, и негр аккуратно опустил автомат за борт. Мы остались без оружия, если не считать складных ножей. Коротких, сравнительно безобидных и ни в одной точке земного шара не могущих повлечь за собой ночевку в каталажке для их владельцев. Определенный риск заключался лишь в тройке специальных сигнальных ракет, каждая размерами с сигару и в футляре от настоящих сигар, но без них никак. Не рацию же с собой тащить! Дальнобойным и компактным уоки-токи Жоам, к сожалению, не располагал, а сотовая связь в этом медвежьем углу, что вполне понятно, отсутствовала как класс.

Высадка на берег прошла трудно. Пляж был не самым уютным — камни и галька, волны с уханьем обрушивались на берег и с громким шорохом откатывались назад. По мере приближения к берегу нас подхватила волна, и мы, словно серфингисты, несколько секунд катились в лодке по ее бегущему склону. Затем лодку накрыла водяная гора, и меня, наполовину захлебнувшегося, с нечеловеческой силой потащило назад в океан, и если бы да Силва не схватил меня в последний момент за ногу, еще не известно, смог бы я выбраться на пляж. Выкатив меня на гальку, Балтазар на четвереньках, будто бегемот, тяжелыми скачками выпрыгивал из воды, борясь с отступающей водой. Волны играли лодкой как щепкой, но сильный, дующий с моря ветер был нам только на руку. Следующий вал выбросил лодку на гальку пляжа. Мы с Балтазаром схватили ее за леера и подтянули повыше. Было такое ощущение, что тащил только Балтазар, да и то вопрос, чувствовал ли он тяжесть.

Однако он тоже отфыркивался и отдувался. Одежда «тайсона» была насквозь мокрой, да и я выглядел, словно только что искупался в океане. Из-под колпака мотора текли струйки воды, и я не стал бы сейчас даже и пытаться его заводить. Лодка нам скорее всего больше не пригодится, но мало ли что… Словом, Балтазар принялся вычерпывать из нее воду, а я постарался продуть топливную систему мотора — на всякий пожарный. Не хотелось думать о том, что лодку, вполне возможно, сопрут, да и терять время было глупо, но не хотелось входить в город мокрым как мышь. А на плотном ветру, да под высоким солнцем наша одежда должна высохнуть быстро.