В середине дня порывы раскалённого колючего ветра пустыни начали стихать. Наступило временное затишье. Развиднелось. В небе появился жёлто-белый диск солнца. Было так жарко, что листва акаций и тамарисков прямо на глазах жухла и потрескивала, как сухой папирус. Даже у здоровых молодых мужчин покалывало виски, когда они выскакивали по неотложным делам из домов, улучив момент ослабления песчаной бури. А у пожилых людей и детей перед глазами мерцали блики, болела голова и часто шла носом кровь.

Что уж было говорить о почти столетнем старике, главном жреце бога Амона Дуафу. Он лежал без сил на кровати в небольшом домике, стоявшем неподалёку от заброшенного храма на берегу широкого, поросшего лотосом и папирусом пруда. Старик давно оставил свой дворец, который примыкал к храму. Не мог же главный жрец Амона продолжать жить в роскоши, когда и храм его божества, да и сама вера в древних богов рухнули под напором неумолимой, безжалостной силы впавшего в ересь фараона. Да и вокруг стало крутиться слишком много охотников до чужого добра, которые зарились на сокровища бывшего главного храма страны. Что бы им могли ответить жрецы когда-то верховного божества империи, если бы продолжали жить в роскоши и неге? Поэтому-то и ходили преданные слуги Амона в отрепьях, а их глава ютился в хибарке своего садовника. Но это могло обмануть только чужаков. Фиванцы же только посмеивались, глядя на пресмыкающихся в грязи и пыли, могущественнейших когда-то людей государства. Дошлый столичный народ было не провести этим показным смирением! И они были правы. Только глупцы, прибывшие из новой столицы, могли думать, что у поверженного льва не осталось ни когтей, ни зубов, ни сил. И в то время, когда самоуверенный Санх опрометчиво решил пнуть, как он считал, окончательно уничтоженного бывшего властителя Фив, в маленьком скромном домике неподалёку от храма шло последнее в жизни главного жреца Дуафу совещание.

В комнатке было душно. Резко пахло ароматическими смолами. Главный жрец лежал на спине, затылком упираясь на подголовник, вырезанный из слоновой кости. Его измождённое старостью, морщинистое лицо было бесстрастно. На невысоком стульчике у постели сидел его уже немолодой сын Хаемхат, наследующий своему отцу в этот трагический для всех момент.

— Так что же нам делать?! — воскликнул Хаемхат, вглядываясь в неподвижное лицо отца.

Они продолжали разговор, длящийся уже несколько часов подряд правда, с большими перерывами, во время которых умирающий старик впадал в забытье. На черепе, обтянутом жёлто-серым высохшим пергаментом кожи, открылись глаза. Из-под морщинистых век неожиданно для сына сверкнул пронзительный, колючий взгляд.

— Бороться! — прохрипел Дуафу. — Только в борьбе не на жизнь, а на смерть с погаными еретиками наше спасение!

— Но ведь во главе их сам фараон?!

— Эхнатон уже давно перестал быть нашим царём, — ещё громче проговорил главный жрец. — Он хуже азиата, ворвавшегося в нашу страну. У нас нет выбора. Мы должны его уничтожить. И не только его, но и всю его семью. Эти дерзкие выскочки из провинции погубили страну. Смерть им!

Дуафу замолчал. Сказать подряд столько слов было на пределе его старческих возможностей. Он снова впал в забытье. В комнате наступила тишина. За плотно прикрытыми ставнями слышались усиливающиеся завывание раскалённого ветра пустыни и скрежет длинных сухих листьев пальм в саду у пруда. У изголовья старика потрескивали горящие высокие жёлтые восковые свечи. Резко пахло курящимися в серебряных плошках аравийскими смолами и медовым запахом плавящегося воска. Вдруг у закрытых ставнями окон домика послышались громкие бесцеремонные шаги группы людей. Дверь комнаты распахнулась. Порыв ветра погасил огоньки многих свечей.

— Где здесь главный жрец этого лжебога Амона? — раздался бесцеремонный хриплый бас Санха, командира отряда «стервятников Туту».

Воин остановился перед кроватью, на которой лежал старик, и упёр мощные волосатые руки в бока.

— Этот старикашка и есть главный жрец?

Между кроватью и громилой в алом хитоне встал высокий и худой Хаемхат.

— Как вы все смеете вторгаться к нам, когда мой отец при смерти?! Неужели вы сами это не видите? Имейте уважение к старости! — воскликнул жрец.

— Прочь отсюда! — отмахнулся от него, как от мухи, Санх.

Хаемхат кубарем отлетел в угол комнаты. Воин шагнул к кровати.

— Эта старая черепаха не помрёт, пока не скажет, где спрятаны сокровища храма, — проговорил Санх, нагибаясь. — А если он не захочет открыть нам тайну сокровищ, то вместо мумификации мы просто сдерём с него, ещё живого, его морщинистую шкуру, натянем её на статую Амона и поставим это чучело в поле отпугивать птиц. Хоть какая-то польза будет и от старикашки, и от Амона.

Воины, вошедшие за своим предводителем, загоготали.

Но нагнувшийся к кровати Санх внезапно отпрянул. Дуафу открыл глаза. Он всмотрелся в командира «стервятников Туту», и в его взгляде словно блеснула молния.

— Ты кто такой? — неожиданно громко спросил, поднимаясь с ложа, жрец.

В этой худой, даже костлявой фигуре, в надменном лице человека, привыкшего повелевать, было столько внутренней силы и властности, что Санх неожиданно для себя самого подтянулся и по-военному коротко ответил:

— Санх, командир особого отряда верховного визиря обеих земель Туту.

— Ты оскорбил нашего бога, Санх, поэтому сегодня ты умрёшь. Но перед позорной смертью ты лишишься своего поганого языка, — отчеканил главный жрец Амона. — А теперь пошёл вон!

— Ах ты мокрица! — зарычал в ответ опомнившийся верзила.

Казалось, вся шерсть на его теле встала дыбом, как на огромной горилле.

— Да я тебя прихлопну, как таракана, и займусь твоим сынишкой, уж он-то всё нам выложит. — И Санх взмахнул рукой, но тут почувствовал, как два копья впились ему в грудь, а третье упёрлось прямо в горло под кадык.

«Стервятники» и не заметили, как откуда-то из темноты комнаты появились жрецы в отрепьях, но с великолепным оружием в руках. Они окружили самоуверенных воинов и ждали сигнала верховного жреца Амона, чтобы наброситься на наглецов и святотатцев.

— Только не здесь, — сказал Дуафу жрецам и вновь приказал Санху: — Пошёл вон!

«Стервятники Туту» буквально вылетели из маленького домика и побежали прочь. Раскалённый ветер пустыни завывал у них над головами, хлестал ветками деревьев запущенного сада, и им казалось, что возникшие, как привидения, из темноты жрецы гонятся за ними и вот-вот пронзят копьями, а потом изрубят на мелкие кусочки. Только когда воины пробежали несколько кварталов по городу, они опомнились и огляделись.

— Да нет никого! — воскликнул Санх и протёр красные от пыли и постоянного пьянства глаза. — Может, нам это просто привиделось? Эти колдуны, рассказывают, могут и не такое!

Но тут он опустил глаза и потёр грудь. Хитон был разорван, и кожа расцарапана наконечниками копий. Горло тоже саднило. Там под кадыком был неглубокий порез.