Но не в рай он попал, а в мир, из которого его вычеркнули пятнадцать лет назад. В мир, где он чужой и никому не нужный человек. В мир, который мог бы стать для него адом. Но все же он был благодарен богу и судьбе за то, что суд вынес оправдательный приговор. Свобода. Законная свобода. Но почему в душе не хватает радости? Может быть, потому, что с ним рядом нет Наташи? Нет, и никогда не будет. Зачем тогда, спрашивается, жить? А надо жить. Надо. Потому что жизнь продолжается. Жизнь, которую дал и до сих пор не отнял сам бог…

Зиновий остановился у ограды, за которой возвышалась церковь о пяти куполах. Он вздрогнул от неожиданности. Шел, куда глаза глядят, а ноги привели его к храму. Иначе и быть не могло…

Он помнил эту церковь. Раньше здесь находился какой-то склад. И купола были без крестов. В то время школьникам запрещалось приближаться к церквям на пушечный выстрел. Но время изменилось. Россия уже не та, что прежде. Склада в церкви больше нет. Кресты на золоченых куполах, колокола на колокольне. Светлое благоухающее сияние вокруг храма. Божья благодать. А красиво-то как – залюбоваться можно! И душа поет…

Из благоговейной задумчивости Зиновия вывел человек, коснувшийся его руки. Светлый, пахнущий свежими яблоками человек. Он прошел мимо, сунув ему в руку десятирублевую монету. Зиновий понял, что его приняли за нищего. Но не обиделся. Действительно, его вид оставлял желать лучшего. Из тюрьмы для смертников на свободу не выходят – одежду заключенных не хранят. Но не могло же начальство отпустить его на волю в робе. Поэтому и одели в какое-то рубище с чужого плеча. Старая грязная рубаха с запахом плесени, воняющие мочой брюки, разбитые вдрызг ботинки на босу ногу. Пусть так, зато он на свободе. И у него есть возможность помолиться и поставить свечку за свое чудесное избавление от уголовной напасти. Но прежде всего он поставит свечку за упокой грешной Наташиной души. Жила непутево и умерла так же. Нет страшнее греха, чем самоубийство…

– Эй, ты какого здесь хрена!

Сначала над ухом раздался истерично-грозный выкрик, а затем в плечо несильно, но требовательно ткнулся чей-то кулак. Зиновий взглянул на обидчика. Придавленный жизнью пропойца. Немытые космы, небритое, болезненно темное лицо. Грязный, вонючий…

– Зачем кричишь? – с упреком во взгляде покачал головой Зиновий. – Я не глухой. Я в храм пришел, а ты кричишь. Нехорошо.

– Ты за бабками пришел. А это наше место! Еще раз увижу здесь, убью!

– Сам скоро умрешь. Очень скоро. Подумай, с чем к богу придешь?

Мужчина был смертельно болен. Что-то с печенью и сердцем. Долго не протянет… Зиновий был уверен в этом, может, потому таким убедительным и казался его взгляд, которым он пытался усмирить злобного попрошайку. Бедняга завороженно уставился на Зиновия, не в силах произнести и слова. Проняло человека, страшно ему стало.

– В храм сходи, покайся, – поворачиваясь к нему спиной, сказал Зиновий.

Увы, но десяти рублей на свечку не хватило. Оказалось, что десять рублей по нынешним временам – смешные деньги. Женщина из церковной лавки над ним не смеялась, но свечку задаром не отдала. Да она и не обязана была этого делать. Впрочем, Зиновий не унывал. Ведь в общении с богом не столь важна ритуальность, сколько открытое сердце. Пусть не самое доброе сердце и не самое безгрешное, но главное, что открытое. И что молитва идет от души. Необязательно через священника, но обязательно от души…

Зиновий дождался вечерней службы, отстоял ее. Из храма выходил в числе последних. И не очень удивился, когда у церковных ворот увидел небольшое столпотворение.

В окружении людей с гримасой предсмертного ужаса на лице лежал тот самый нищий, который наорал на него из-за случайных десяти рублей. Зиновий даже знал, от чего он умер. Сердечный приступ. Все-таки он прав в своем прогнозе: нищий должен был умереть очень скоро. Но успел ли он хотя бы мысленно покаяться в своих грехах. Хорошо, если да…

– Мил человек!

Зиновия тронула за руку женщина преклонных лет. Морщинистое лицо, седые волосы, выбивающиеся из-под платка, сгорбленная спина. Глаза добрые, улыбчивые. Фиолетовое свечение с яркими проблесками. Запах прошлогодних сухофруктов. Чувствуется, что душа стремится к добру, но что-то мешает…

Зиновий вопросительно посмотрел на нее.

– Это правда, что ты предсказал Мишке смерть? – заискивающе спросила она.

– Правда в том, что случилось.

– Да, с ним случилось. А что случится со мной?

– Все там будем.

– Хотелось бы знать, когда. И что со здоровьем, хотелось бы знать.

– Суставы у вас больные. А так ничего.

– Ох, ломит кости, сынок. Еле хожу. А жить сколько осталось?

– Я не кукушка.

– А-а, понимаю. А куда идешь сейчас, сынок?

Зиновий и сам не знал, куда идет. Просто шел. И женщина за ним. И не скажешь по ней, что еле ходит.

– Иду.

– Может, ко мне на огонек заглянешь? Чайку попьем. А то я смотрю, тебе и податься-то некуда.

Святая правда. Зиновию действительно некуда было податься. Квартира, в которой он жил с матерью, уже давно отошла городу: он же к высшей мере был приговорен, а не к сроку. К бывшей жене путь заказан: у Люды давно уже новый муж. Он хоть и пьет как сапожник, но это их проблемы, Зиновия не касающиеся. Впрочем, он мог вернуться в свою обитель. Но до нее еще добраться надо. А денег нет. Да и паспорт надо бы справить. Что ни говори, а неплохо было бы сейчас чайку попить. Хорошо бы с бубликами…

Женщину звали Дарьей Тимофеевной. Жила она недалеко от церкви, в частном доме с протекающей крышей. Довольно большой дом, целых три свободные комнаты. Но не хватало тут уюта. Может, потому что здесь поселилось одиночество.

Хозяйка угостила Зиновия чаем с баранками, добилась от него благоприятного прогноза на ближайшее будущее и оставила ночевать. Утром Зиновий собрался уходить, но она его не отпустила. Попросила крышу починить, обещала заплатить за работу.

Крышу он починил, ограду поправил, дров нарубил. Живых денег не увидел, зато Дарья Тимофеевна притащила откуда-то старые, но вполне сносные на вид джинсы, хорошего качества почти новую рубашку, туфли.

– От зятя моего осталось, – пояснила она.

Зиновий не стал спрашивать, жив зять или нет. И так было ясно, что вещи после покойника. Но ничего в том страшного нет. Если бы покойника в них хоронили, а так просто в гардеробе остались…

– Спасибо вам и вашей дочери, – поблагодарил он.

Вещи добротные и, что само главное, почти что точно по размеру.

– Дочка видеть тебя хочет, – сказала Дарья Тимофеевна.

– Знаю. Обещала на неделе быть.

– Точно, на неделе.

– А буду ли я здесь на этой неделе?

– Будешь. А куда тебе идти, мил человек? Оставайся. Живи. Кормить тебя буду. Вот уже одеваю. Тут соседка моя, Лидия Васильевна, просится. Может, посмотришь?