— Тебе должно быть известно хоть что-то, — говорит она, безуспешно пытаясь сделать так, чтобы голос не дрожал.

— Они ушли на допрос.

— Допрос? — Амара больше не может контролировать голос. — Но почему?

Ухмылка расползается по лицу Виталио.

— Совесть нечиста, да?

— Закрой свой рот! — выпаливает Виктория. — Ты кто такой, чтобы так с ней разговаривать? В этом доме что, все рабы такие дрянные грубияны?

— Зато ты все знаешь о манерах, а? — орет Виталио в ответ. — Местные условия не по нутру такой благочестивой госпоже, как ты?

— Проблемы? — От голоса Британники все вздрагивают. Должно быть, она бесшумно, точно пантера, спустилась с лестницы, услышав разъяренные голоса. Она нависает над Виталио, слегка улыбаясь, при этом демонстрируя дыру на месте выбитого зуба. — У тебя какие-то претензии к нам?

Виталио смотрит на трех бывших шлюх, в кои-то веки действующих единогласно.

— Нет, — отвечает он Британнике. — Я никого не хотел оскорбить.

— Почему их допрашивают? — снова задает вопрос Амара. — Пожалуйста, вы же с Филосом добрые друзья, ты должен знать.

Она видит, как в глазах Виталио промелькнуло удивление, но от страха не в состоянии скрывать свое волнение.

— Я понятия не имею, — сквозь зубы отвечает Виталио, не сводя взгляда с Британники. — Поверь мне. Я сказал бы тебе, если б знал.

У Амары уже нет сил, чтобы скрывать беспокойство; она знает, что должна уйти, пока остальные ничего не заподозрили. Она кивает Виталио и поворачивается спиной к подругам.

— Я устала, — тихо говорит она. — Если Руфус будет искать меня, я в своей комнате, отдыхаю.

Стоит только Амаре оказаться в уединении своих покоев, как всхлип срывается с ее губ. Она прижимает руку ко рту. Даже здесь она не смеет плакать. Вместо этого она забирается на кровать, которую столько раз делила с Филосом, и лежит совершенно неподвижно, прижав руки к глазам. Каждый вдох и выдох отзывается болью в груди, в то время как она пытается изгнать из мыслей образ Филоса, которого наказывают после того, как он сознался в их связи. Амара привыкла соображать быстро и смотреть в лицо опасности, но почему-то в ситуации, когда Филос может пострадать, она впадает в ступор.

— Это неправда, — шепчет она себе под нос, репетируя то, что, возможно, будет говорить Руфусу. — Это неправда, любовь моя, клянусь тебе.

Амара оставляет дверь широко открытой, напрягая слух, чтобы слышать, что происходит в атриуме; время тянется, а ее страх становится все сильнее. Когда до нее наконец доносятся голоса Ювентуса и Филоса, которые о чем-то говорят с Виталио на своем диалекте, поначалу она не в состоянии пошевелиться. Потом медленно слезает с кровати и крадется во вторую комнату, чтобы лучше слышать. К своему изумлению, она слышит смех Ювентуса. Филос отвечает ему хоть и сдержанно, но вполне спокойно, а следом Амара слышит голос Виталио, который говорит тихо и нудно. Что бы ни случилось в доме Руфуса, очевидно, что их с Филосом не раскрыли. Амара прижимается лбом к прохладной оштукатуренной стене и закусывает губу, чтобы не заплакать от облегчения.

Ей приходится дождаться ночи, чтобы узнать, что произошло на самом деле. Вся история настолько банальна, что Амаре становится стыдно за тот страх, который она испытала, и еще больше за то, что она не умеет скрывать свои эмоции. Филос объясняет, что рабыню огранщиков заподозрили в воровстве, в результате чего Руфус вызвал его и Ювентуса, чтобы узнать их мнение о девушке. В итоге пропавшие вещи нашлись, и никого не потребовалось наказывать. Амара видит, что Филос встревожился после того, как она честно рассказала ему о том, как повела себя.

— Но даже если бы меня действительно спрашивали о нас, ты не можешь впадать в истерику, — шепчет он, крепко обнимая ее. — Пожалуйста, дорогая. Если со мной что-то случится, в этом не будет твоей вины. Я сам пошел на этот риск. И ты должна знать, что я никогда не предам тебя, что бы со мной ни сделали. Но если ты расстроишься, то только выдашь себя этим, и тогда все пойдет прахом.

— Но почему Виталио не сказал мне, что случилось? Я молила его, а он просто отмахнулся.

— Он не знал, в чем дело, вот и все.

— Но он видел, что я расстроилась! Он мог по крайней мере объяснить, что тебе ничто не угрожает. Вместо этого он заявил, что у меня, наверное, совесть нечиста.

— Мне жаль, что Виталио был груб с тобой, — говорит Филос. — Но он не пытался быть жестоким. Он понятия не имеет ни о твоем отношении ко мне, ни о нашей связи. Именно так и должно быть.

— Что он сказал тебе обо мне, когда вы уже вернулись?

— Он попросил меня присмотреть за тобой, потому что у тебя был взволнованный вид. Я заверил его, что этим и занимаюсь, неустанно, и что ты неизменно верна Руфусу. — Филос целует ее в лоб. — Я не хочу, чтобы ты жила в таком страхе, любовь моя. Я с тобой, чтобы умножать твою радость, а не горе. Возможно, мне не стоит приходить к тебе так часто.

— Нет, — возражает Амара, обнимая его крепче. — Не говори так.

Она чувствует, как ее кожа горит от жаркого стыда, но тем не менее продолжает:

— Я не вынесу, если ты перестанешь приходить. Иногда мне кажется, что вся моя жизнь сосредоточена в тех мгновениях, которые я провожу с тобой. Все остальное лишь ожидание. Разве ты ничего подобного не чувствуешь?

— Чувствую, но именно это меня и тревожит.

— Ты не хочешь любить меня?

— Я не хочу потерять тебя. И, может быть… — Он медлит, будто обдумывая, как лучше выразить свою мысль, а потом видит выжидающий взгляд Амары и понимает, что нужно закончить фразу. — Откровенно говоря, я не ожидал, что буду любить тебя так сильно.

Эта фраза настолько отрадна для Амары, что она смеется:

— Что ж, это мне льстит. Значит, ты думал, что я буду лишь приятным развлечением?

— Нет, — тоже со смехом отвечает он. — Ты знаешь, что я не это имел в виду.

Одним быстрым движением Амара выскальзывает из объятий Филоса и садится на него верхом. Она видит, как он удивленно приоткрывает рот.

— Ты уверен, что ты не этого хотел?

Похоть во взгляде Филоса ей очень хорошо знакома: Амара вызывала желание у стольких мужчин. Но нежность, с которой он привлекает ее к себе, — это нечто совершенно новое.

— Всегда, — говорит он.

От палящего солнца жарко даже под навесом, и пот выступает на ее коже. Амара сидит между Викторией и Британникой на стадионе, высоко на заднем ряду, предназначенном для женщин. По крайней мере здесь есть место, чтобы потянуться. За сегодняшнее представление необходимо платить, что сократило толпу зрителей до тех, кто способен позволить себе это удовольствие. На Игры рыбаков в июне стекается не так много любителей развлечений, хоть Амара подозревает, что многие прямо сейчас толпятся в гавани, радуясь небольшому перерыву в работе, даже если вместо этого просто будут смотреть, как дневной улов рыбы принесут в жертву Вулкану в качестве подношения, чтобы море и дальше было щедрым.