Она была отчаянной женщиной, наделенной взрывным темпераментом и неукротимой волей. Сама о себе говорила: «Есть у меня одно свойство — я норовлю пробивать лбом китайские стены, когда они вдруг передо мной возникают». Ее чемпионский титул по плаванию говорит сам за себя. Через три недели после того, как не умевшая плавать Мита впервые пришла на водно-спортивную станцию «Стрелка», ее выставили на соревнования против лучших пловчих столицы. И, представьте себе, к концу сезона она стала чемпионкой Москвы на дистанции сто метров кролем, а на следующий год — чемпионкой СССР! Четыре года подряд она не уступала этот титул. В журнале «Физкультура и спорт» за 1928 год писали:

Однако, разрываясь между балетом и плаванием, Мита в конце концов отдала предпочтение балету. Совмещать сцену с бассейном стало невозможно.

Мита, кстати сказать, также была одной из первых женщин в СССР, получивших водительские права. Я прекрасно помню «Москвич-401», который она приобрела в 1947 году, получив Сталинскую премию за исполнение партии Жанны в балете «Пламя Парижа». Это был автомобиль, созданный по образу и подобию довоенной немецкой модели «Опель-Кадет». Благодаря заводскому оборудованию, инструментам и чертежам, которые достались Советскому Союзу после войны по репарации, эта модель выпускалась у нас до 1956 года. Мита не доверяла никому свой автомобиль, водила сама и выглядела очень эффектно за рулем: яркая брюнетка в модном жакете с подкладными плечами и орденом «Знак Почета». Раньше нее начала колесить по Москве, по-моему, только Лиля Брик в автомобиле, подаренном ей Маяковским.

В Большом театре Миту недолюбливали. Причинами были ее конфликтный характер и желание все и всегда подчинять своей воле. Однако основной репертуар она начала вести довольно рано, пробыв в кордебалете чуть больше года. При этом влиятельных покровителей она не имела, искренне полагая, что всего можно добиться собственным трудом, без всякой протекции. В осветительской ложе, названной отчего-то «кукушкой», Суламифь по нескольку раз пересматривала все спектакли тогдашнего репертуара и заучивала таким образом наизусть партии всех исполнительниц. И вот однажды, явившись на утренний спектакль, она столкнулась с балетмейстером Александром Горским, который с выпученными глазами носился по театру и кричал:

— Все пропало! Артистка заболела! Некому танцевать па-де-труа в первом акте!

— А какую вариацию надо танцевать — первую или вторую? — спокойно поинтересовалась Мита.

Горский был поражен:

— Как?! Ты все знаешь?

— Конечно, все.

— А репетиция нужна? — спросил он.

— Нет, не нужна.

— Иди одевайся!

И Мита станцевала па-де-труа. А тогда в театре существовал закон, согласно которому танцовщику, исполнившему впервые ту или иную партию, давали возможность исполнить ее и в следующем спектакле. Через какое-то время история повторилась. В «Лебедином озере» Мита станцевала партию одной из невест вместо некстати заболевшей солистки. Вскоре она стала исполнять сольные партии в спектаклях на постоянной основе.

Первым же спектаклем, поставленным специально на нее, стал балет «Три толстяка» в хореографии Игоря Моисеева. Там была замечательная сцена в кибитке, где Мита моментально переодевалась. Ни о каких «молниях» в то время не было и речи, поэтому все скреплялось на живую нитку. Станцевав в одном костюме, Мита забегала в кибитку, где ее уже ждала костюмерша, которая буквально срывала с нее одежду и облачала в другой наряд. Это мгновенное переодевание производило на зрителей огромное впечатление.

В Большом театре в те годы была жесткая конкуренция: танцевали такие выдающиеся балерины, как Ольга Лепешинская, Софья Головкина, Марина Семенова. Позже, в 1944 году, появилась абсолютная небожительница Уланова. Без трений и конфликтов, как водится, не обходилось.

В 1941 году Мита писала маме в Чимкент:

Доказывать свою правоту ей приходилось неоднократно. Однажды во время войны часть труппы, оставшаяся в Москве, решилась на премьеру. По инициативе Михаила Габовича, которого назначили директором филиала Большого театра, была сделана новая редакция «Дон Кихота». И все бы хорошо, но не хватало примы на партию Китри. Тогда Габович позвонил в Куйбышев и попросил прислать ему Миту или Лепешинскую. Ольга Васильевна не поехала. А Мита, очарованная балетом Минкуса, решила рискнуть, несмотря на то что гитлеровские войска стояли под Москвой.

Одно из писем Майи, присланное маме в эвакуацию, датируется как раз этим временем:

Репетиции «Дон Кихота» продолжались четыре месяца. Спектакль был практически готов, как вдруг перед генеральным прогоном из Куйбышева вернулась Софья Головкина. И Габович, вызвав Миту в свой кабинет, обреченно сообщил:

— Мне велено отдать первый спектакль Головкиной.

— Но как же так? Это мой спектакль, я его репетировала!

— Я тоже не согласен, но поделать ничего не могу, это приказ председателя Комитета по делам искусств Храпченко, и я обязан подчиниться.

С этими словами Габович убежал на репетицию, оставив обескураженную Миту одну в своем кабинете. Недолго думая, она схватилась за кремлевскую «вертушку» и позвонила напрямую не кому-нибудь, а Розалии Самойловне Землячке, когда-то пламенной революционерке, а в тот момент — председателю Комитета советского контроля.

— Несправедливо отбирают спектакль! — представившись, пожаловалась Мита. — По распоряжению председателя Комитета по делам искусств Храпченко. Директор театра тоже не согласен, но должен подчиниться!

— Где вы сейчас находитесь? — поинтересовалась Землячка и, услышав ответ, попросила: — Подождите две минуты, я вам перезвоню.

Через две минуты действительно раздался звонок.

— Товарищ Мессерер, спокойно танцуйте премьеру. Храпченко отменил свой приказ.