до единого робуров. Если отступить сейчас – меня разорвут на куски. Бога ради, Орхан, да что это с тобой? Уж не привязался ли ты к ним?

– Немного, – сказал я.

– Нельзя так, – сказал он, твердый как скала. – Это ведь не то же самое, что заманить паука в ловушку под чашкой и выпустить потом наружу, не раздавив. Это же синешкурые. Мы должны начать строить мир заново – без них.

Я сделал глубокий вдох и медленно выдохнул.

– В каком смысле – «ситуация не в твоих руках»?

Огуз уставился на меня, а затем расплылся в широкой улыбке.

– Ты еще не понял, что ли? Кто за меня воюет? Да это ведь две трети проклятых имперских войск – не робуры, конечно, а низший класс. Бедные глупцы из покоренных ими народов, перед которыми ставят вопрос ребром – либо приходите и сражайтесь за нас, либо мы сожжем ваши деревни, убьем родителей и изнасилуем женщин. Именно из таких вот бедолаг Империя собирает гарнизоны для дальних рубежей – их владения простираются теперь так далеко, что одних робуров не напасешься. Какое-то время им удавалось вести дела, а потом одна умная душа – возможно, именно я – догадалась, что в наше время в имперской армии служит гораздо больше млеколицых, чем синешкурых. Робуры обучили их, снабдили и снарядили из своих же запасов, казалось бы – считают за равных. Да вот только кто огребает все синяки и шишки на передовой, когда драгоценная голубая кость отсиживается в резерве? Ну да, это не относится к флоту – свои филигранные кораблики робуры дикарям не доверяют. Потому-то мне и пришлось заключить мир с проклятущими шерденами. И оно того стоило, поверь. Прямо сейчас остатки синешкурых изолированы в осажденных гарнизонах по всей Империи, и мои люди караулят у их стен, следя за тем, чтобы и мышь не проскочила. Но главные силы – здесь, и уже готовы наступить гадюке на голову. Вот что я имел в виду. Думаешь, эти люди позволят робурам уйти живыми? Нет, конечно, смешно и думать. Они жаждут крови. И я, если подумать, солидарен с ними.

Я отпил немного первоклассного чая. Он остыл.

– Ты дал мне много поводов поразмыслить, Огуз.

Он посмотрел на меня так, словно я сошел с ума, и хохотнул.

– Тут не о чем думать, – заявил он. – Боже милостивый. Это не та ситуация, когда ты тщательно взвешиваешь все «за» и «против». Ты просто знаешь. Или… нет? Что на тебя нашло, Орхан? Ты сильно изменился.

Внезапно меня осенило, что Огуз-то прав. Я вспомнил мальчика, которого он знал, и понял, что его больше нет. Любопытный момент… Человек не замечает, как меняется, потому что перемены происходят постепенно; но в один прекрасный день ты смотришь на свое отражение в бассейне или луже и задаешься вопросом – кто этот тип? Огуза после всех прошедших лет я принял за его отца. Легко ошибиться, ведь он вырос точной копией. Может, и я тоже – не знаю, не могу сказать, что помню, каким был с виду мой старик. У меня много воспоминаний о нем, но его лицо в них либо отвернуто, либо скрыто в тени. Как на иконах и триптихах – художнику порой платят за то, чтобы он изобразил своего покровителя второстепенным святым или сторонним наблюдателем, но конвенция требует, чтобы тот был неким образом скрыт, едва заметен. Говорят, что, если ваш образ попал на великую икону благодаря истинно вдохновенной кисти мастера, все ваши грехи будут прощены. Жульничество. До подобного могли додуматься только робуры.

Теперь вопрос: изменился ли я к лучшему?

Ну, не мне об этом судить. Огуз явно думал, что нет.

– Я строю мосты, – услышал я свой голос, размышляя вслух. – Я не солдат. Все, над чем я когда-либо хотел одержать верх, – это несколько рек.

– Дело не в том, что ты хочешь, – сказал Огуз. – И мы все солдаты. Мы не начинали войну, но мы все в ней участвуем.

– Если бы не робуры…

– О, конечно. – Он буквально плюнул в меня этим словом. – Тебя сочли полезным. И они заботились о тебе, потому что это выгодно – заботиться о своем скоте и о своих вещах. В конце концов, они стоят денег. Будь честен сам с собой, Орхан, – неужели ты так благодарен робурам за то, что они тебя обточили и использовали как инструмент, взамен выделив персональный крючок над верстаком?

– Я сам себе хозяин. Я полковник, командир полка, твою мать.

Огуз кивнул.

– Да, это правда. Ты очень хорош в своем деле, регулярно делаешь для них ценную работу, и иногда они и впрямь снисходят до того, чтобы относиться к тебе как к человеку. Некоторые даже делают вид, что не замечают, что твоя кожа не того цвета. Очень цивилизованно. И за это ты их любишь. Как хороший пес. Хорошо обученный дрессированный песик. – Он знал, что накручивает мне нервы. Огуз хорошо меня знал. – Ну же, Орхан. Ничего страшного, если ты сам еще об этом не думал.

– Взять реванш, – произнес я, – всегда было так важно для тебя.

– Да.

Я молчал. Огуз никуда не торопился.

– И для тебя – тоже, – добавил он.

* * *

Что было правдой. Истиной. Я мщу Империи, ее армии, ее косному укладу и всем этим слишком высоко задравшим нос людям с синей кожей, все время обманывая. Да, я подделываю печати, присваиваю деньги, плачу фальшивым серебром. Свое самоуважение я поддерживаю регулярными и бесчисленными мелкими преступлениями, на которые иду, чтобы добиться своего вопреки всему и доказать, что я умнее и лучше их, что я один стóю их всех. Поговорка про червей и львов – конечно, я помню ее. Черви объявили войну львам, и все звери были уверены, что львы победят. Но львы не могли поймать червей – те зарывались в землю и не хотели выходить и сражаться. Но ночью, когда все львы спали, черви заползли им в уши, съели мозги – и так убили всех до единого. Там, откуда я родом, это очень популярная история, хотя робуры о ней никогда не слышали. И когда я пересказывал эту басню своим имперским друзьям, я всегда предварительно спрашивал их: кем бы вы предпочли быть в такой войне, червями или львами? И все отвечали – львами, тут и думать нечего! Все, кроме Артавасдуса, только подумайте. Почему же? Потому что я – инженер, ответил он мне, а черви роют очень хорошие тоннели. Имейте в виду, он сказал