Пожалуй, он прав.

Нет, будь дело откровенно уголовным, молчать не стали бы. Скорее всего не стали бы, мысленно поправила себя Милдред. Но вот маленькая странность…

…семейное проклятье.

…то, которое поражает исключительно Эшби.

- Здесь нехорошо, - она присела на подлокотник, что было в высшей степени невежливо по отношению к хозяевам, да и в принципе. – В самом доме. Я понимаю, что источник накладывает свой отпечаток, но все равно… неуютно.

- Скоро уедем.

- Думаешь?

- Возьмем кровь. Если понадобится, то у всех жителей этой дыры, - Лука смотрел снизу вверх и под взглядом его Милдред вновь ощущала себя…

Живой?

Пожалуй.

Цельной. Такой, какой она должна быть. Без маски и когтей, покрытых алым лаком. Без короткой стрижки. Каблуков.

Без груза вины.

Без страха.

Без тоски, которая накатывала по вечерам, нашептывая, что все усилия – они пустое, что ничего-то Милдред не может, что дара у нее капли, а упорство ее отдает навязчивой идеей.

- А там посмотрим, кто связан с Эшби. Позовем менталистов…

- Тебе же сказали, что бесполезно.

- Мало ли, чего мне там сказали. Проверить стоит. А если и бесполезно, сработаем по старинке. Сама сказала, что этот тип, в отличие от Чучельника, не такой и аккуратист.

- Значит, веришь? – она коснулась колючей макушки, на которой начали пробиваться волосы.

Седые.

И может, поэтому он и сбривает их? Чтобы никто не видел седины. В глаза заглядывать непринято, иначе не получилось бы прятаться, в них все та же глубокая усталость, которая появляется от слишком уж долгих бесед с тьмой.

- Идем, - Лука подал руку. – Поглядим, что там наш умник нарыл… и не отходи от меня, ладно? Чуется, что это веселье лишь началось. А главное, не стоило отпускать Эшби.

Не стоило.

Эта мысль не давала Луке покоя. Он пережевывал ее и так, и этак, пытаясь понять, мог бы остановить Николаса. Мог бы.

Задержать до выяснения.

Сунуть в камеру.

И кинуть адвокатам кость в виде кукол. Пусть бы доказывал, что не он их делал. Доказал бы, конечно, даже на предварительном слушании доказал бы, но пока оно еще случится, это слушание. А судья бы понял. Судьи порой бывают весьма понятливыми, особенно на громких делах.

Хотя…

Про кукол Лука там, на берегу, еще знать не знал.

Так придумал бы что-нибудь другое. В первый раз, что ли? И не в первый, и не в последний. Но нет же, поверил… дурак.

Теперь сиди и майся, гадай, вернется  Николас Эшби в свое логово или исчезнет где-нибудь в горах, где его годами искать можно и, главное, без малейшей надежды на успех.

Миссис Фильчер сидела в коридоре.

На краешке стула. Поджатые губы. Прямая спина. Руки на коленях. И мизинец нервно дергается. Взгляд устремлен на дверь, за которой расположен врачебный кабинет Николаса Эшби. И по-хорошему, девчонку надо было бы отвезти в мертвецкую, но в последнее время сама мысль о том, чтобы куда-то ехать, вызывала у Луки зубную боль.

- Если бы вы знали, как я вас ненавижу, - сказала Фильчер, не повернув головы. – И вас. И Эшби… и себя тоже.

От нее пахло сердечными каплями.

- Почему? – Милдред остановилась перед женщиной. – В чем наша вина?

- Вы должны были просто его арестовать. Арестовать и увезти. И вы бы увидели, каким чудовищем он стал… вы бы поняли… все поняли.

- Но мы не понимаем. Расскажете?

- Что?

- Все, - Милдред осторожно коснулась руки и зацепилась за взгляд. А ведь миссис Фильчер пьяна и мертвецки, что, правда, не мешает ей притворяться леди. Впрочем, Лука уже успел понять, что приличные леди – еще те притворщицы. – Это была ваша идея, верно? О том, чтобы Зои вышла замуж за Николаса Эшби? И вы не желали зла. Вы хотели для своей дочери лучшей жизни, правда?

Теперь голос Милдред звучал мягко.

И миссис Фильчер всхлипнула. А Милдред подала знак, чтобы он отошел. И верно, задушевные разговоры  не терпят суеты.

- Я… я просто устала… целый день… убирать и мыть, мыть и убирать. Готовить. Выглядеть так, чтобы нравится… а он… ходил к этой шлюхе Элисон… все ходили к этой шлюхе… она появлялась в церкви каждое воскресенье, гордая, будто совершила что-то и вправду достойное. Шла. И на нас смотрела свысока. Как же я ее ненавидела…

- Так бывает. Мужчины часто не ценят то, что делают для них женщины.

- Он сказал, что в постели я – бревно, что ни на что не способна. Он смеялся надо мной. Издевался. Нет, не бил… хотя бы не бил, но мог сказать такое, что потом целый день сердце болело. У меня ведь есть сердце.

- Конечно, есть.

Лука поставил стул. Он не знал, правильно ли это и не помешает ли он разговору, но Милдред кивнула.

- Просто некоторым приходится его прятать. Вы любили Зои.

- Он меня упрекал. Девочка. А он сына хотел. Нет, он любил Зои, но ведь он сына хотел. А я… я больше не могла. Не желала… ребенок в доме – это так утомительно. Стирка и стирка, уборка… я с ног валилась, а он говорил, что хорошая жена должна успевать все. Я так хотела стать хорошей женой.

За дверью было тихо.

Здесь пахло лекарствами. И еще отчаянием, которое читалось в дрожащих пальцах, в расцарапанном до крови мизинце, в глазах, в которых застыли слезы.

- Я попросила… одну женщину… в Тампеске. Она продавала лекарства. Верное средство. А потом… эта айоха… все знают, что айоха разбираются в травах. К ней многие ходили, чтобы… вы же понимаете, мужчины порой совершенно ненасытны, а расплачиваются за это женщины. Она помогала. И молчала. И всем было хорошо.

Руки прижались к подбородку, который мелко задрожал.

- Зои, - напомнила Милдред. – Вы любили ее. Вы хотели, чтобы она была идеальной.

- Да.

Вздох.

- Она… она всегда была такой умницей… и красивой… для женщины очень важно быть красивой. Я воспитывала ее, как маленькую леди. Я сама шила ей платья и лучше не было даже в Нью-Йорке!

- Я верю.

- Я говорила ей, что мужа следует выбрать правильно. Сейчас женщины ведут себя совершенно безнравственно. некоторые даже позволяют это... не мужьям. Вы же понимаете?!

- Понимаю, - голос Милдред слегка дрогнул.

Ей бы пошло свадебное платье, такое, чтобы белое и с кружевами, вроде тех, которые пересматривала Милли. Она выписывала каталоги и могла листать их часами, а после долго и въедливо сравнивать один наряд с другим.

И главное, требовала, чтобы Лука тоже сравнивал. Он пытался. Честно. Но разницы особой не видел. А она была. И Милли обижалась, думая, что он издевается.