приходит, кто уходит, когда. И за самой княжной тоже. За отцом ее, за бароном Грозиным, если уже очухался, болезный, и за…

— Ну ты, брат, загнул. — Петропавловский нахмурился и на всякий случай даже огляделся по сторонам. — Чего задумал — за титулованной братией шпионить. Это тебе не Прошка с каторжанами. Поймают — мало не покажется.

— Да знаю! — сердито отозвался я. — Но очень надо.

— Ну, княжну я с удовольствием возьму на себя. На Каменный остров Фурсова отправим, он у нас как раз неспешный, да и дом никуда не убежит. К Грозину тоже найдем кого-нибудь, а вот с князем посложнее будет. Тут умелец нужен, а филеры за благородных не особо и берутся. — Петропавловский поморщился. — Боятся сиятельного гнева — и, я тебе скажу, правильно боятся!

— А ты вдвое больше заплати — сразу боятся перестанут. — Я пожал плечами. — Давай, ищи охотников — и не жад…

— Чего это вы тут опять задумали, внучки?

От громогласного рыка правое ухо на мгновение заложило. Для своих габаритов, возраста и хромоты дед Федор умел подобраться внезапно — видимо, потому, что одним шагом покрывал если не половину зала в «Медвежьем угла», то треть уж точно.

— Все, никаких дел на сегодня. — На плечо опустилась тяжеленная ручища. — Сейчас Фома с сыном приедут — кушать будем и разговоры разговаривать. Отдыхать тоже надо!

— Дед, за что?.. — простонал Петропавловский, картинно закрывая голову руками.

Я промолчал, но мысленно успел обругать себя целых два раза: за то, что забыл про встречу с семейством Кудеяровых. И за то, что не придумал подходящую отговорку — что-то вроде срочного и смертельно важного визита к уважаемому Соломону Рувимовичу. Впрочем, избежать сомнительной встречи все равно не получится: она обязана рано или поздно случиться — если уж глава купеческого решил что, настало время наконец ввести непутевого наследника в курс торговых дел и познакомить с его будущими… скажем так, соратниками и партнерами.

И совершенно неважно, что не далее как пару месяцев назад они чесали друг о друга кулаки.

В общем, я ничуть не горел желанием встречаться с младшим Кудеяровым еще и здесь, в «Медвежьем углу» и полностью разделял кислый настрой Петропавловского, но особого выбора у нас, похоже, не был. Вежливость и положение обязывали, а путь к отступлению через кухню отрезала могучая фигура в специально надетом для особого случая сером костюме. Дед Федор будто нарочно встал так, чтобы мы уж точно не удрали.

— Посидим, покушаем, водочки выпьем — все как положено. Вы ж нам теперь, считай, как родня будете, — проговорил он. — Вон как раз едут, гляди, Володька!

Здоровенная черная машина как раз сворачивала с Гороховой улицы на набережную. Уже другая, новая — видимо, привычный лимузин все еще оставался на излечении в мастерской после наших приключений на Гутуевском острове. Впрочем, этот выглядел даже повнушительнее, а уж блестел так, что становилось больно глазам. Остановился у тротуара, сердито чихнул мотором и затих. Дверца приоткрылась и…

Я едва успел поднять руку, прикрывая лицо. Осколки гигантского стекла брызнули брызнули одновременно с пламенем, рвущимся в «Медвежий угол» снаружи. Машина Кудеярова вспыхнула огненным цветком, разбрасывая куски железа, и от грохота вздрогнули стены. Стол отбросило прямо на деда Федора, а тощего Петропавловского и вовсе швырнуло на пол. Я последовал за ним по собственной воле: опыт ненавязчиво намекал, что вслед за взрывом могут последовать выстрелы.

Но мгновение шло за мгновением, а до моих ушей доносились только сердитый треск пожара и визг Марфы, разлившей горячий кофе себе на грудь.

— Это как же так?..

Дед Федор потряс косматой головой, отряхнул одежду и зачем-то даже поправил съехавший в сторону стол. Постоял немного, обернулся и посмотрел на меня. Без страха — скорее с непониманием и какой-то почти детской обидой.

И только потом бросился к выходу.

— Фома! Брат!!!

Я и представить не мог, что давно уже не молодой человек таких габаритов может двигаться так проворно. Дед Федор будто забыл и о годах, и о больной ноге и ломился через зал, опрокидывая стулья и сшибая обалдевших официантов и подавальщиц, как кегли. Ревел раненым таежным медведем, и в этом голосе уже не осталось почти ничего человеческого — только глухая звериная тоска, от которой мне и самому вдруг захотелось выть, задрав голову к потолку.

— Так… поднимайся давай! — Я вскочил на ноги и подхватил Петропавловского за ворот куртки. — Держи деда, пока не покалечился!

Чутье не обмануло — старик действительно повредился умом от горя: когда мы выбежали на улицу, он уже лез в горящую машину. Скинул пиджак, обмотал им руки и схватился за повисшую на одной петле дверь. Жалобно лязгнуло железо, и навстречу деду Федору из полыхающего салона хлынуло пламя.

А он будто и не заметил.

— Сейчас, Фома. Подожди, родненький, сейчас…

Спасать было уже некого: после такого взрыва вряд ли уцелел бы даже Владеющий, а огонь стремительно заканчивал дело, выжигая дотла все внутри. Похоже, неизвестный умелец приделал к динамитным шашкам не только часовой механизм, но и добавил чего-то горючего. Температура в одно мгновение прыгнула до нескольких сотен градусов и понижаться явно не спешила.

— Стой! — заорал я, обхватывая деда Федора за пояс. — Не лезь!

От волнения сил прибавилось чуть ли не втрое, однако тяжелее я уж точно не стал. Обезумевший великан будто и не чувствовал ни моих неполных восьми десятков килограмм, ни повисшего на плечах Петропавловского и упрямо лез вперед. Мои ботинки беспомощно скользили по асфальту, лицо и руки жгло раскаленным воздухом, а ноздри забивал запах горящего волоса, но я все равно держал.

Пока не подоспели официанты с швейцаром. Совместными силами мы вшестером кое-как оттащили деда Федора. Он рычал, упирался изо всех сил, лягался, и только когда я встал между ним и машиной, слегка поубавил пыл. Оскалился, сжал огромные кулачищи, даже замахнулся — но бить все-таки не стал.

— Уймись, кому говорят. — Я на всякий случай чуть втянул голову в плечи. — Тут уже не поможешь. Ну же, давай… Приди в себя!

Вид у деда Федора был жуткий: бороду и космы на голове изрядно подпалило, а брови и вовсе выгорели чуть ли не полностью. На носу и щеках понемногу наливались волдыри, все лицо покрылось копотью, однако страшнее всего были глаза: они не только отражали пламя пожарища, но и сами, казалось, полыхали огнем.

Зато теперь в них снова появлялось что-то осмысленное.

— Это Грозин их убил, — мертвенным голосом проговорил дед Федор. — И я его достану, Володька. Голову положу, сам помру — а эту паскуду достану, слышишь?

— Достанешь, — кивнул я. — Вместе достанем, мое тебе слово.

— А ты лихой парень… Знаю, что лихой — и друзья у тебя хорошие. Правильные парни, боевые, хоть еще и молоко на губах не обсохло.