— То есть никогда, — под окном тихо заключил Позолотов. — Но как они его зомбировали, эти бабы с острова! Эта средняя, Власа! Подумать только, подчинила ведь! Всему верит, болван бородатый!

— Тише, Феофан Феофанович, я вас умоляю! — процедил Кирилл.

— А чего ж ты нынче от меня хочешь, а, Белоснежа? — с трепетом спросил Горыныч.

— Дай подумаю…

Он мучительно сморщился:

— Может, чайку тебе с бубликами, а?

— Ты чай с бубликами сам пей, дурень, — строго сказала гостья. — Мне твои бублики не надобны. Зачем мне бублики, — она посмотрела ему в глаза, — когда я могу душу выпить. Без остатка, Клим, до донышка.

— А вот в это я верю…

— И правильно.

— У тебя, Белоснежа, тоже ведь глаза зеленые, — заметил Клим.

— Это зелени подводной отражение, — ответила гостья. — Доо-оолго копила ее. Тысячу лет, а может и более…

— Но ты не ведьма, — покачал он головой.

— Нет, не ведьма.

— И не русалка…

— И не русалка. И не кикимора. Я всех сильнее буду.

— Вот я и говорю: ты пострашнее их будешь. Тыщу лет-то прожить! Скольких небось уласкала до смерти, а?

— И не сосчитаешь, Клим, — подтвердила его предположение гостья. — Так вот, Климушка, узнала я, что беда грозит острову.

— Как так?

— Поэтому и пришла. Мне твоя помощь нужна.

— Тебе — моя?!

— Да, Климушка.

— Говори! — выпалил он.

— Колодец украденных душ помнишь где?

— Еще бы не помнить! Там он, на месте.

— А как он нынче закрыт?

— Вот! Вот! — прошипел Позолотов. — Сейчас мы все узнаем!

Его и без того округлившиеся глаза вращались в орбитах, пугая неподготовленного к подобным перипетиям Георгия. Внимание трех заговорщиков тут же вернулось к хозяину дома.

— Да как и прежде — камнем завален, — ответил Клим.

— Тем самым? — спросила она.

— А каким же еще? Тем, конечно.

— А знак на нём тот же? — спросила гостья. — На камне том?

Под окошком трое мужчин замерли.

— С огнем играет! — сжал кулачки Позолотов. — Вдруг на камне нет ничего? Выдаст себя!

— Тот же самый, а какой же еще? — вопросил Клим Зарубин. — На фашистский крест похож.

— Свастика! — потряс кулачками Феофан Феофанович. — Не перепутаем!

— А ты его сам-то видел? Или тебе только говорили?

— Видел разок, когда мы с Власой-то по острову гуляли. Ее мать тогда в горячке лежала. Вот я и позволил себе. Забрели мы в ту рощицу, что в центре острова. Огромный камень-то! Забрался я сверху и разглядел.

— Колодец высокий! — прошептала Позолотов. — Будем знать!

— Вот-вот, огромный камень, — кивнула гостья, — пора мне из колодца души-то выманивать…

— Зачем это?

— Они силы Щерю прибавят, вот зачем.

— Сому?

— Ага, ему. Сами души погибнут, но силы ему прибавят. А ты мне нужен, чтобы камень отвалить.

— Не пойду я туда, — замотал головой Клим. — Мне Власа-то еще давно сказала, чтобы я и думать забыл, как к тому колодцу подходить. А ты зовешь! Не пойду, Белоснежа!

— Даже коли прикажу?

— Да хоть тут кончай — не пойду! Да и откуда у меня силы такие? Тот камень-то — о-ё-ёй!

Гостья покачала головой:

— Ох, Щерь осерчает на тебя, что ты отказался мне помочь…

— Зачем она на него давит? — процедил Позолотов. — Вдруг согласится? Что нам его, с собой брать?

— А вы лешим прикинетесь, — подсказал ему Малышев.

— А вы кем, умник? — парировал Позолотов. — Иванушкой-дурачком?

— Тише, Феофан Феофанович, Георгий! — гневно прошипел Следопыт. — Что вы как дети?

— Хошь, на колени встану? — спросил Клим. — Только не тяни меня туда, Белоснежа! Хошь, ноги твои целовать буду? — Он бухнулся на колени, обнял ее ноги и стал целовать босые ступни и щиколотки. — А как ноги-то твои пахнут хорошо. И кожа нежная какая. И такие живые они, теплые, — он уже лапал ее икры, — и не скажешь, что тебе тыща лет-то, а? — Зарубин вдруг поднял косматую и бородатую голову и с улыбкой, полной сладострастия, уставился на юную гостью. — И вся ты так хороша, Белоснежа…

— Пристрелите его, Феофан Феофанович, — попросил Георгий Малышев. — Или мне револьвер дайте… Кирилл…

Но Следопыт уже поднял ружье на всякий случай.

— Если скажу Щерю, что ты на меня посягал, — пожалеешь, — она стряхнула ногой одну его руку, — а если Власе скажу, что лип ко мне и лапал меня, как девку, она придет к тебе ночью и оскопит тебя, блудник. — Она стряхнула и вторую его руку. — Понял меня, Клим?

— Понял, понял, — отполз тот к стулу. — А я что? Я только пощупал! Ты ведь какое тело-то нашла, а? Такое одно из тыщи, а то и поболее. Только Власе не говори, ладно, Белоснежа?

— Ладно, блудник, ладно. — Гостья двинулась к дверям. — Да, забыла тебя спросить. Вон ты как за бабскими ногами-то увиваешься да про тела бабские языком мелешь. Не ты ли девушку убил, а прежде надругался над ней? Переодетый в белое платье, вот в такое же, как у меня? Да в рыжих волосах? Пару дней назад? У нашего озера? В охотничьей сторожке? И под лодкой ее бросил, на берегу? Только прежде сердце из ее груди вынул?

— Сердце?!

— Видишь, все знаю. Говори, ты?

— Да что ты, что ты, — отмахнулся Клим. — Даже и не ведаю, о ком ты! Стал бы я такое творить?! Что за дева-то?

— Да так, дева как дева. И ничего не слышал о том?

— Ничего, — замотал головой Клим.

— Ну ладно, — молвила гостья. — Пойду я, дел у меня много. Разбегусь да полечу.

— И так можешь?

— Я все могу, — спокойно заверила его девушка.

— А как же ты с тем камнем-то, а? На острове? — вдруг спросил он. — Как справишься-то? Он ведь большой…

— Есть у меня кузнец знакомый, кочергу в узел завязывает. Но его еще найти надо. Найду. А вот если не найду, за тобой приду…

— Ты уж найди его, Белоснежа, — жалобно попросил Зарубин.

— Дверь отворяй, — приказала гостья. — Пора.

Клим поднялся с колен, шагнул к дверям и быстро и услужливо распахнул дверь, провожая гостью в сенцы, уже там отодвинул засов. Они вышли на крыльцо и оказались в ярком световом пятне. Трое наблюдателей в который раз замерли за кустом у стены.

— Доброго тебе пути, Белоснежа.

— Свидимся, Клим, — сказала та и провела рукой по его бородатой щеке.