отдельно и старались не смешиваться со вчерашними школьниками. Три часа пролетели совершенно незаметно, и Паша с легким сердцем отдал свою работу на проверку — был уверен, что она вызовет интерес у преподавателей (те проверяли эссе сразу же и делали у себя на листочках какие-то пометки).

Он четко уложился в отведенное время и с чистой душой и спокойной совестью пошел отдыхать — перерыв был примерно на час-полтора. Наскоро перекусил в буфете на первом этаже здания (порция полудохлых сосисок с зеленым горошком, хлеб, булочка, мутный кофе в граненом стакане) и вышел на улицу — надо бы проветриться… От сидения в аудитории и напряженной работы начала болеть голова, а впереди была самая ответственная часть испытаний — личное собеседование с преподавателями факультета.

А они, как знал Паша, могли спросить абсолютно о чем угодно, задать вопрос по любой теме и из области знаний или общественно-политической жизни. Например, как зовут лидера народно-демократической революции в Эфиопии? И ты должен, не задумываясь, быстро ответить: Менгисту Хайле Мариам! Казалось бы, причем тут Эфиопия, какое отношение она (а также ее темнокожий лидер) имеет к факультету журналистики МГУ? Но, если ты задашь такой вопрос, тебе резонно ответят: советский журналист обязан быть политически грамотным, широко эрудированным человеком и хорошо знать (хотя бы по именам), кто есть кто из иностранных лидеров (особенно в дружественных СССР стран). Иначе как он будет писать статьи на важные общественные темы и освещать судьбоносные международные события?

Могли спросить по поводу идущих молодежно-комсомольских строек, самых последних достижений советской промышленности, про успехи сельского хозяйства или же, скажем, что-то из популярных новостей науки и техники. Поэтому угадать, в какую сторону пойдет беседа (соответственно — и подготовиться к ней заранее), было совершенно невозможно.

Паша подошел к памятнику Ломоносову перед зданием факультета и присел на нагретых солнцем ступеньках постамента. Это было любимое место тусовки журфаковцев всех поколений, и он сам немало времени провел «в ногах» у великого русского ученого, основателя университета. Считалось, что, чем активнее ты полируешь своими штанами (юбкой, платьем…) это место, то тем лучше у тебя будет успеваемость и, соответственно, меньше проблем с преподавателями.

Это было обычное студенческое суеверие, конечно же (вроде ловли пресловутой халявы в открытую форточку накануне экзамена), но многие в него искренне верили и часами просиживали возле монумента Михаила Васильевичу. Что интересно, это поверие почему-то не распространялось на памятник Ломоносову у Главного здания МГУ на Ленинских (Воробьевых) горах. Может быть, потому, что тот Ломоносов гордо стоял, выпрямившись во весь рост, на своем высоком пьедестале и посматривал на пробегающих мимо студиозусов немного надменно? Мол, бегают, суетятся тут всякие… А этот Михаил Васильевич сидел по-домашнему на кресле, непринужденно улыбался и казался совсем своим, близким и родным человеком.

Паша не стал нарушать многолетнюю традицию, сел на ступеньки и подставил лицо яркому летнему солнцу. Вид отсюда был просто замечательный: напротив — длинное, желтое здание Манежа, за ним — красная кремлевская стена с башнями и зданием Арсенала, и, разумеется, Александровский сад с Могилой неизвестного солдата.

Паша уже несколько раз проходил мимо мемориала со своими иностранными туристами, когда стоял в длиннющей очереди в Мавзолей. Стоять приходилось около часа, но он время зря не терял: общался с иностранцами, оттачивал свой английский (если это удавалось), попутно рассказывал о Неглинке, некогда протекавшей на этом месте, о Кремле, Мавзолее и о самом мемориале, разумеется…

Посидел на ступеньках примерно с полчаса и уже собирался было вернуться обратно в здание факультета (перерыв уже кончался), как вдруг к нему неожиданно подошла Инга. Оказалось, что она забежала на факультет по каким-то своим делам и случайно увидела своего нового знакомого, Пашку Матвеева. И решила поболтать.

Паша очень ей обрадовался — даже сам не ожидал от себя такого. Еще немного посидели на теплых ступеньках, поговорили о том, о сём, а затем абитуриентов стали наконец приглашать на вторую, устную часть испытания. Инга искренне пожелала Паше удачи, и он, как положено, сказал: «К черту!» А сам подумал: наверное, эта случайная встреча — все-таки хороший знак, судьба как бы намекает, что им скоро предстоит учиться вместе.

* * *

Абитуриентов разбили на шесть групп и начали по очереди запускать в аудитории для общения с преподаватели. Цель у устной части испытаний была одна: понять, насколько образован и развит поступающий, какова его эрудиция, может ли он (она) впоследствии стать хорошим журналистом (а плохих или просто посредственных у нас и так предостаточно).

На этой, самой ответственной части часть испытаний требовалось во что бы то ни стало понравиться придирчивым преподам. А для этого — быть спокойным, уверенным в себе, в то же время — находчивым и готовым к любым неожиданным и каверзным вопросам, подчас не имеющим вообще никакого отношения к журналистике. Специально никто никого, разумеется, не топил, но, поскольку желающих стать студентами журфака, как всегда, оказалось намного больше, чем было мест на факультете, то отбор шел жесткий, можно даже сказать — жестокий. К тому же конкурс в этом году неожиданно оказывался очень большим, требовалось его сократить…

Опытные преподаватели знали: чем придирчивей и въедливей они будут сейчас, на собеседовании, тем легче им придется потом, когда те же самые ребята и девчата станут студентами. Им же придется ихучить! А потом — и распределять по отечественным газетам и журналам. Понятное дело: лучше сразу же отобрать лучших (или хотя бы более-менее талантливых, способных) и отсеять всякий шлак, чем тратить на это время и силы уже во время самого учебного процесса.

А заодно они существенно облегчали работу всей приемной комиссии: резко уменьшали количество поступающих, сокращали конкурс, экономили время на проведение устных экзаменов. Как говорится, чем меньше народа — тем больше кислорода. И выше будет качество первокурсников…

Абитуриенты стояли у шести аудиторий, и с ними работали, соответственно, шесть пар экзаменаторов. Когда очередь дошла до Паши, он смело шагнул вперед, сел напротив строгой комиссии и улыбнулся про себя: одним из преподавателей оказался его старый знакомый (по прошлой еще жизни) — Виталий Иосифович, куратор курса. Трудно было сказать, повезло ему или же, наоборот, он основательно влип. С одной стороны, Паша хорошо знал, что это за человек и что от него можно ожидать, но, с другой — педагог тот был въедливый и дотошный. К тому же, как потом выяснилось, еще и злопамятный, мелочно-мстительный. И испытывающий стойкую неприязнь к некому Пашке Мальцеву…

Паша надеялся лишь на то, что для Виталия Иосифовича он сейчас — один из многих абитуриентов, частичка некой безликой массы поступающих, и к нему лично никаких претензий у куратора нет. К тому же в списках значился Павел Матвеев, не имеющий никакого отношения к раздолбайскому, шебутному и бестолковому студенту Павлу Мальцеву… Однако опасаться Виталия Иосифовича все-таки стоило — кто знает, что у того на уме. Человек он очень самолюбивый, может придраться к чему-то и замучить каверзными вопросами — если вдруг ему покажется, что абитуриент недостаточно его боится или же совсем перед ним не трепещет…

Поэтому Паша тут же надел на лицо маску туповато-старательного учащегося, приквыкшего смотреть экзаменатору в рот и ловить каждое его слово. По опыту прошлой жизни он хорошо знал: таких студентов преподаватели очень любят и обычно бывают к ним весьма снисходительны. Ну, подумаешь, человек чего там не знает, чего-то не доучил! Зато он старается, тянется за знаниями и, главное, никогда не спорит и не пытается что-то из себя строить…

К счастью, Виталий Иосифович к тому времени уже изрядно устал — сидел в аудитории полдня, поэтому не так кидался на каждого абитуриента. Кроме того, было видно, что бедному педагогу до смерти надоела эта скучная, нудная (но обязательная!) процедура собеседования (кончилась бы поскорее!) и ему чрезвычайно хочется забросить, наконец, все дела и сбежать из этой летней, пыльной, жаркой и утомительной Москвы к себе на дачу. К своей семье, к лесной прохладе и чистому, прозрачному озеру. В глазах бедного Виталия Иосифовича читалась неподдельная тоска по тихому, спокойному дачному отдыху в компании с любимой женой и детьми…

Вторым человеком на собеседовании оказалась Нинель Георгиевна с кафедры русского языка. Паша ее тоже хорошо знал (по прошлым своим семинарским занятиям) и представлял, о чем та может его спросить. Это была строгая, принципиальная женщина, больше всего на свете ненавидящая