Янковский принял подношение. Развернул: объявление. Женя продолжала видеть его на экране памяти: «Оля Кропотова… Двенадцать лет… Не вернулась… Была одета в синюю кофту и чёрные джинсы… Всех, кто видел… Просим сообщить…».

Если в очках писателя и отразилось подобие замешательства — или тревоги — оно было слишком мимолётным, чтобы Женя могла разгадать выражение.

— М-м, Евгения, — протянул Янковский, и внезапная вспышка ярости к этому упёртому, рациональному, как учебник физики, болвану, ошеломила её. — Вы же понимаете, что моё, м, творчество не имеет ни малейшего касательства к исчезновению этой девочки. Если вы, конечно, не обвиняете меня в её, м, похищении…

— Вы что, меня не слышали?

— Нет, теперь послушайте вы! — Писатель возвысил голос и предостерегающе выставил ладонь. — Послушайте себя. Монстров не существует. Я их выдумал. Они невозможны. Если они где-то обитают, то здесь. — Он постучал себя пальцем по межбровью. — Или…

Янковский красноречиво умолк, предоставляя Жене возможность додумать, в чьей ещё голове могут водиться чудища.

— Вы очень впечатлительная натура, — закончил он мягче. — Уверен, девчушка отыщется. Целая и невредимая.

Янковский вернул Жене объявление.

— Вы говорили… — потерянно залепетала она, — что ваши сюжеты приходят извне. Вы их как… раскапываете.

— Ну это же образ. Он справедлив для любого автора, — снисходительно заметил Янковский. — Но герои их книг не бегают по улицам. В противном случае на что бы стал похож наш мир?

«Не бегают, — согласилась Женя про себя. — Если только речь не о твоих рассказах»

Её взгляд упал на блистер с таблетками, лежащий на столе.

— Ваши головные боли, — произнесла она, огорошенная новой догадкой. — Вдруг связь кроется в них?

— Хотите сказать, мои рассказы помогают монстрам с «Той стороны» прорываться в наш мир, потому что у меня, м-м, некие сверхспособности? А головные боли — их побочный эффект?

— Да. Да! И если вы покажитесь врачу…

— Я был у врача. — В голосе Янковского прорезалась горечь. — Это опухоль. Неоперабельная.

Женя ахнула. Янковский задумчиво подобрал со стола таблетки.

— Аскофен. Глушит боль. Не так эффективно, как бы я хотел. И дозировку превышать нельзя. Это вредно. Ха, ха.

— Боже, вы… Мне так жаль… Так жаль.

— Год, полтора или несколько недель. — Янковский положил таблетки обратно. — Никто не знает. Знаю лишь, что дорогá каждая минута. Кстати. У вас осталась одна.

Женя потерянно шевелила губами, точно пробуя слова на вкус и отвергая их. Янковский наблюдал.

— Остановите это, — сказала она на исходе последней отведённой ей минуты.

— Даже будь это правдой — что, разумеется, не так, — я не знаю, чем тут можно помочь.

— Вы должны прекратить писать! — воскликнула Женя.

Янковский запрокинул голову и — о чудо — расхохотался.

— Никогда, — отрезал он, отдышавшись. Кивнул на каминные часы. — Попрошу вас уйти. Был рад знакомству.

— Это всё опухоль, ваша опухоль, — горячечно бормотала Женя, комкая в ладонях объявление, липкое от клея. — Она как антенна…

— Или ваш «ведьмин глаз», — жёстко парировал Янковский. Его тонкогубый рот провалился во падину меж двух одеревенелых складок. — Или дух Элвиса Пресли. Идите!

Её взгляд обратился к алтарю писателя — столу с ноутбуком, раскрытым, словно ларь, полный прóклятых сокровищ и бед, дождавшихся своей Пандоры. Писатель перехватил взгляд и понял. Его лицо вытянулось. Женя рванулась к столу.

Янковский оказался проворней. Он сграбастал её сзади, крепко, до хруста в рёбрах. Его руки словно состояли из десятка стальных сочленений, её же руки беспомощно зачерпнули воздух в полуметре от монитора. Жалкий крик вырвался из стиснутой груди Жени. Янковский отбросил гостью прочь легко, как ветошь. Женя впечаталась в шкаф плечом. Оно враз онемело.

Писатель ринулся к ноутбуку, пытаясь то ли заслонить собой, то ли убежать с ним в безопасное место. Женя так и не узнала, зачем. Она схватила первое подвернувшееся под руку — каминные часы — замахнулась — в шею вбуравилась боль — и обрушила на затылок хозяина квартиры.

Треснуло, будто на мраморную столешницу шваркнули изрядный шмат мороженого масла. Писатель споткнулся. На подломившихся ногах прянул вбок. Попытался обернуться, и Женя успела взмолиться, чтобы этого не произошло. Часы выскользнули из её пальцев и, грянувшись об пол, разлетелись вдребезги. Писатель патетично воздел руку, силясь дотянуться до алого кратера, разверзшегося на месте макушки. Ошмётки кожи и слипшихся волос повисли вокруг зияющей раны, а в ней самой клокотал серый, с желтизной, студень. В охваченной жаром голове Жени пронеслась дикая мысль, что рана не смертельна и всё ещё можно исправить.

Тут писатель рухнул, словно поваленное ветром огородное пугало, ударился плечом о софу, перекатился на пол и замер на боку с выражением крайнего изумления на лице. Очки сорвались с носа, линзы разлетелись. Чёрная жижа лениво поползла по паркету из-под головы Янковского, и трусливая надежда Жени испарилась.

— Господи! — пискнула она, бухаясь на колени. Поползла к Янковскому. Сама не осознавая, что творит, простёрла руки к телу, к голове. Пальцы, коснувшись затылка, встретили неестественные изломы, погрузились в сочное, упруго-податливое. Женя шарахнулась назад и, по-прежнему не отдавая себе отчёта, прижала ладони к губам в неодолимом ужасе и горе. Отдёрнула, ужасаясь ещё пуще, но на язык успел просочиться солёно-терпкий вкус медяков.

«Я убийца». Обжигающее откровение расцвело в её бездонно-пустеющем сознании.

— Простите, — проскулила она.

«Глупейшая реплика, — говорили отстранённые глаза писателя. — Я никогда не вставил бы такую в рассказ». Без очков Янковский казался голым и беззащитным. По его подбородку вязко потянулась капелька слюны. Пахло сладковатым, тёплым, масляным, и где-то под потолком деловито жужжала муха.

И ещё какой-то звук. Даже не звук — ритмичная вибрация, словно не мозг обнажил Женин удар, а сердце. Превозмогая страх, она подалась вперёд и заглянула в рану.

Под облепленным волосами и похожим на раздавленные ломти рыбьей печени веществом мозга пульсировало нечто. Будто паук, стремящийся вынырнуть из вязкой слизи и клокочущей крови. Писатель умер, но эта штука в его черепе продолжала жить. И, как любое живое существо, имела свои потребности.

Глаз Жени — тот самый, ведьмин — откликнулся на пульсацию вспышкой боли. Словно невидимые опалённые пальцы проникли в глазницу, сжали комок содрогающегося желе и выкрутили. Она неловко поднялась, и окостеневшие ноги отозвались мучительным зудом. Надо бы вызвать медиков или полицию, понимала Женя. И она обязательно это сделает. Только закончит куда более важное дело.

Экран ноутбука горел ровным матовым светом. Заманчивым. Она переступила через труп и приблизилась к алтарю писателя. Прищурилась. Букашки-буковки, мельтешившие в млечной глубине, выстроились в стройные ряды текста:

лишь отдалённо напоминала человеческую. Даже тьма, её окутывающая, не могла обмануть. От груди и выше она