— Я не покупаюсь, Яков Яковлевич, — хмуро ответил Бильбао. — Я привык деньги зарабатывать. А покупать меня не надо.

Коган, кажется, был готов к такому повороту, слишком поспешно сказал:

— Хорошо, забудь, что я сейчас наболтал, хотя ты позже поймешь, что я прав. Возможно, думаешь, что цена недостаточна за то, что свободу теряешь… Но — забудь, и начнем зарабатывать. Завтра будем решать вопросы по нефти. Опасное дело, и надо, чтоб мне кто-то прикрывал спину. Понимаешь, о чем я?

— Завтра я уезжаю в Ростов. — Бильбао не притронулся ни к кофе, ни к коньяку. — Уезжаю к женщине, Яков Яковлевич. Вполне возможно, привезу ее сюда.

Коган перевел взгляд на серебряную ложку, лежащую у сахарницы, в центре стола. Он выдержал весьма длительную паузу, прежде чем сказал:

— Ты не собирался этого делать раньше, обещал заняться Инной… Непредвиденные обстоятельства?

— Да, Яков Яковлевич.

— Девочка ждет от тебя ребенка?

— Нет. У нее умерла мать, и она осталась одна. Совсем одна.

Коган с облегчением вздохнул:

— Ну, это… Решаемая проблема, скажем так. Отложишь Ростов на пару дней…

— Я еду туда завтра.

Яков Яковлевич, кажется, удивился, вскинул густые темные брови:

— Сережа, даже будь ты моим зятем… — Он откашлялся, словно у него внезапно пересохло в горле. — Речь идет о миллионах, ты можешь это понять? Я приезжаю среди ночи и предлагаю тебе миллионы! По идее, это ты в темень должен бежать ко мне и напрашиваться в компаньоны, родственники, собутыльники…

— А я не бегу, — сказал Бильбао.

Коган сощурил глаза:

— Чем же ты руководствуешься? Если б у меня в твои годы появилась такая возможность…

Вышла из ванной Инна, темная ее челка и платье на плечах и груди были мокрыми: видно, она остужала водой виски. От Инны шел крепкий запах мужского одеколона. Неуверенно, боязливо она улыбнулась отцу:

— Мне плохо стало. И еще я разбила там что-то. Такая негодяйка!

Яков Яковлевич поднялся:

— Хозяин простил нам флакон одеколона. Так что раскланивайся, и поехали. — Не глядя на Бильбао, но уже ему, он сказал: — Возврата к сегодняшнему разговору не будет.

Солодовых лежал в большой светлой палате. На белых простынях особо выделялась его темная, но не здорового загара, а продубленная временем кожа.

В этот город Бильбао заехал только ради того, чтоб повидать своего бывшего шефа. Он не думал даже, что тот плох до такой степени.

— Хотите, я вас в центральную клиническую устрою, Василий Егорович?

— Нет, Сережа, нет. Это все уже. Ты какими судьбами сюда попал?

Бильбао коротко объяснил, потом добавил:

— Хотел и вас на пару дней в Москву пригласить, водки попить.

— Отпил свое. — Солодовых говорил это без горечи, даже с иронией. — Давай лучше вот о чем мыслями перекинемся. О Татьяне. Она плохая жена, сюда, кстати, не приходит, с твоим братом опять амуры крутит, но — бог ей судья. Может быть, из нее получится хорошая мать Денису, в чем пока не уверен. Зато уверен…

Он замолчал. Видно, длинный монолог забрал у него много сил, и надо было сделать передышку. Продолжил говорить Солодовых короткими фразами:

— Я дал твои координаты Елене, няне сына. Она обязательно свяжется. Толковая женщина. Многое тебе объяснит. Всё, теперь уезжай в Ростов.

На вечерней набережной плотным строем стояли лещатники со спиннингами. Рыба клевала неплохо, то и дело вздрагивали и звонили тяжелые латунные колокольчики.

«А у меня в Москве даже снастей нет, — подумал Бильбао. — Надо бы приобрести, съездить отдохнуть на базу. А лучше выкроить дней десять и махнуть на море, за бычками».

— Ты проездом через Ростов? — спросила Наташа.

— Проездом. Послезавтра мы уезжаем.

— «Мы»? Ты здесь не один?

Он всего полчаса назад разыскал ее в университете, естественно, еще не сказал о цели своего приезда. Бильбао взглянул на нее: как, интересно, Наташа воспримет сейчас его слова? Серьезная высокая девочка с длинными ногами. На взморье, в кабинке для раздевания, она была вот такой же — строгой, стройной, со вздернутым подбородком. Снегурочка, которой не грозит таянье из-за обилия внутреннего льда. Даже южное солнце и горячие ветры-астраханцы не оставляют следа на этой нежной коже.

— Я надеюсь, что уеду в Москву с тобой.

Они поднялись по каменной лестнице к началу длинного моста через Дон, когда он сказал Наташе эти слова. Она остановилась на верхней ступеньке, но на Бильбао не взглянула, повернулась лицом к реке:

— Сережа, мы ведь уже говорили с тобой на эту тему.

— Да. Ты хотела в Москву.

— Москва — не самоцель. В Москву я могу съездить и на экскурсию.

— Я тебя приглашаю не на экскурсию, — сказал Бильбао. — Я помню тот наш разговор.

— Весь?

Он понял, что она имеет в виду.

— Любовь — штука приходящая, Наташа. Если она не появится — уйдешь в любую минуту.

Она медленно пошла по мосту, чуть пружинившему от проходящих мимо них тяжелогрузов.

— Мне Захар немного рассказывал. У тебя даже своя квартира в столице…

Бильбао рассмеялся:

— Даже квартира.

Наташа спросила очень серьезно:

— И на каких правах я буду существовать в Москве?

У него появилось огромное желание погладить ее растрепавшиеся от ветра волосы, положить ладони на ее плечи, но он не сделал этого. Он робел перед высокой и чересчур красивой девочкой.

— На каких пожелаешь.

— Помнится, на море ваша ватага пела что-то о наложницах или пленницах…

Над левым берегом Дона курились шашлычные, чуть подальше, на краю березовой рощи, потрескивал высокий костер, и дым его тоже стлался над землей. В блеклом небе уже всходила луна, еще некрасивая, неживая, лишенная цвета.

— В Москве будут иные песни, — ответил Бильбао.

— А у меня все равно никаких перспектив. Никого и ничего. — Продолжая идти, она повернула голову в его сторону, с той же горечью продолжила: — Не из чего выбирать. С такой философией я тебе подойду? Без слез благодарности за то, что подобрал?

— Пойдем пить вино.

Продавщица за прилавком их сразу узнала, улыбнулась, отпуская очередного клиента, сказала:

— Садитесь за свободный столик, я сама принесу что надо.

— А где дядя Миша? — спросил Бильбао.

— Ему скрипку неделю назад разбили. Дома сидит, без работы.