Внезапно заиграла громкая музыка. Молчанов вздрогнул. Через мелодичный звон электрогитары, солист голосом молодого командира Стивенсона пел о хрюшках на молочной ферме, которые всегда слишком голодны. Затем хором вся группа хрюкала в микрофон, попрошайничая лакомые остатки индейки с праздничного стола у хозяйки миссис Пибблз с дряхлой, как желе задницей.

Молчанов расхохотался. Смеялись доктор Пател и Стивенсон. Смех усиливался микрофонами, затем вновь попадал в колонки и снова усиливался. Казалось, что смеется целый стадион.

«Не смог удержаться. Хрю-Хрю, миссис Пиблз», — проговорил Покровский.

Корабль еще громче взорвался смехом.

«Ну все, достаточно. Теперь можно начинать», — сказал Стивенсон, когда все затихли.

«Приступаю к запуску», — сказал Покровский.

Нака пошевелила рукой. Молчанов решил, что ему почудилось, но затем движение повторилось. Ее пульс начал расти, дернулись лицевые мышцы, зашевелились губы.

— Нака! Ты слышишь меня?

Она открыла слипшиеся глаза, затем закрыла, потом снова открыла и застонала.

— Я здесь, не бойся, — сказал Молчанов, поглаживая ее по голове.

Она что-то шептала. Молчанов приблизился. Она говорила на японском.

— Я не понимаю. Это я, Андрей.

Ее затрясло. Молчанов положил руку ей под голову. Красное пятно пропитало повязку вокруг головы. Он потянулся к шприцу, чтобы ввести ей успокоительное.

— Не делайте… — прошептала она.

— Не делать что?

— Не делайте. Нельзя делать. Нельзя. Нельзя.

В этот момент все вокруг отключилось. Молчанов беспомощно зажал кнопку рации:

— Меня слышит кто-нибудь? Ваня! Командир!

Рация не работала. Только тьма и тишина. Вакуум.

— Боже мой! — воскликнул Молчанов.

Он схватил фонарь, оттолкнулся ногами и пулей полетел к выходу. По пути он кричал имена командира и Покровского. Никто не отзывался. Молчанов бился головой и боками о стены, выступы, сносил приборы. С ором он влетел в реакторный модуль и вдруг ему в лицо вспыхнула яркая вспышка, подул горячий воздух. Молчанов потерял ориентацию. Если бы не Покровский, свативший его за плечи, он бы расшиб голову о стальную поверхность реактора.

В глазах рябило. Покровский хлопнул в ладоши прямо перед его лицом. В голове словно взорвалась бомба.

— Летописец, ты что разорался!

Следом в модуль влетел Стивенсон, за ним доктор Пател.

— Иван, выключи фонарь, — сказал Стивенсон, щурясь.

Покровский отключил фонарь, служащий ему еще и обогревателем. В лицо подул отрезвляющий холодок.

— Андрей, ты слышишь меня? — спросил Стивенсон.

— Нака, она очнулась.

— И что? — возмутился Покровский. — Я готов к запуску.

— Она сказала не делать этого. Сказала нельзя, — Молчанова все еще мучила отдышка.

Покровский посмотрел на Стивенсона выжидающе. Тот задумчиво косился на реактор.

— Пока отбой, — сказал командир Стивенсон. — Хочу с ней поговорить.

* * *

Со всего мира приходили видеосообщения. Президенты и премьеры, звезды Сети и обычные люди поздравляли экипаж с успешным запуском реактора и продолжением спасательной миссии.

Нака вела себя как стойкий боец, проводя по много часов за работой, словно и не было за ее спиной взрыва, тяжелых травм и нескольких недель комы. Молчанов носился за ней по пятам, по десять раз на дню опрашивал о самочувствии, записывал ее показатели здоровья, делал рентгеновские снимки. Каждый вечер он отправлял отчет Омару Дюпре, который только и разводил руками. Отек спадал, Нака с каждым днем хорошела на глазах.

Произошло долгожданное и волнительное событие — Молчанов получил доступ в свою лабораторию. Он пообещал себе восстановить популяцию погибших растений, а, чтобы не тратить время зря, перенес спальный мешок из каюты в лабораторию, и пока не сомкнутся глаза работал на износ.

— Лучше? — спросила Нака, задирая глаза и пытаясь оглядеть собственную рану.

Они расположились в жилом модуле — в закутке между каютами. Днем здесь было тихо, освещение оставляло желать лучшего, но все же условия были приятней чем в лаборатории, где влажность просто зашкаливала. В лабораторию доктора Патела они решили больше не соваться.

— Выглядит замечательно, — сказал Молчанов, обработав рану, — Думаю, мы снимем швы раньше.

Нака потрогала правую сторону головы, где аккуратно зачесаны за ухо черные густые волосы. На левой они отсутствовали от лба и выше, почти до теменной области. Молчанов сбрил их после взрыва для доступа к ране.

— Они отрастут. Не переживай.

— Ты уверен?

— Еще будешь вспоминать как было удобно, когда не нужно плести косы.

— Что есть косы?

Молчанов наклонился чтобы ответить. От волос Наки исходил приятный телесный аромат.

— В России девушки с древности заплетали волосы тремя прядями. Одну на другую, третью сверху и так по кругу. Это называлось косами.

Она подняла голову. Их лица оказались в нескольких сантиметров друг от друга.

— Ты покажешь как делать косы?

Молчанову стало не по себе от ее прямого взгляда. Ее сбивчивое, но уверенное дыхание ощущалось у него на коже.

— Конечно. Я научу.

Она улыбнулась. Молчанов закрепил новую повязку, положил ей руки на плечи и по-дружески похлопал.

— Ну все, готово.

Нака посмотрелась в зеркало рядом с входом в свою каюту.

— Удивительно это, — произнесла она, поправляя липкие края повязки.

Молчанов собирал медицинскую утварь обратно в сумку.

— Что именно?

— Память. На лекциях папы говорил студентам о реакторе. Я слушала в лаборантской за стеной. Он не позволял сидеть со студентами. Нака отвлекала их — он говорил. Много шумела. Я все забыла, но сейчас я помню. Так четко. Будто видеозапись проигрывается в голове. Не знаю, как это может быть.

Молчанов привязал сумку к поясу и приблизился к Наке со спины. Аккуратно притронувшись к ее вискам, он неспешно помассировал их.