– Ночью он придет снова. Украдет последнее. Итогда я забуду, кто я. Я превращусь в животное. Это доставит вам массунеудобств, ведь вы не ветеринар, вы не лечите животных. Я заранее прошу меняизвинить…

– М-да, – вздохнул Донат Саввич, обескураженнопотирая подбородок. – Можно, конечно, дать на ночь морфеогенум, но неизвестно,что ему привидится во сне. Возможно, что-нибудь и похуже… Что же делать?

Сердце Полины Андреевны разрывалось отсочувствия к больному, но как ему помочь, она не знала.

– Морфеогенум – чушь, – пробурчал Лямпе. – Комне. И очень просто. Вдвоем. Мне все равно, ему нестрашно.

– Постелить ему у вас в спальне? Вы это хотитесказать? – встрепенулся Коровин. – Что ж, если он не возражает, возможно, этовыход.

– Эй, вы! – крикнул физик Бердичевскому, будтоглухому. – Хотите у меня? Только храплю.

Больной суетливо зашарил по подлокотникам,поднялся из кресла, замахал руками. Слезливая апатия вдруг смениласьчрезвычайным волнением:

– Очень хочу! Я буду вам необычайно,беспрецедентно признателен! С вами спокойно! Храпите сколько угодно, господинЛямпе, это даже еще лучше! Я вам так благодарен, так благодарен!

– Черта ли мне в благодарности! – грознокрикнул Лямпе. – А террор вежливостью – выгоню!

Матвей Бенционович попробовал было извинятьсяза свою вежливость, но физик прикрикнул на него еще решительней, и больнойзатих.

Когда доктор и его гостья стали прощаться,свихнувшийся следователь робко спросил госпожу Лисицыну:

– Мы не встречались прежде? Нет? Извините,извините. Я, должно быть, ошибся. Мне так неловко. Не сердитесь…

Полина Андреевна от жалости чуть неразревелась.

На обратном пути госпожа Лисицына выгляделапечальной и задумчивой, доктор же, напротив, кажется, пребывал в отменномрасположении духа. Он то и дело поглядывал на свою спутницу, загадочноулыбаясь, а один раз даже потер руки, словно в предвкушении чего-то интересногоили приятного.

Наконец Донат Саввич нарушил молчание:

– Ну-с, Полина Андреевна, я исполнил вашупросьбу, показал вам Лямпе. Теперь ваш черед. Помните уговор? Долг платежомкрасен.

– Как же мне с вами расплатиться? – обернуласьк нему Лисицына, отметив, что глаза психиатра хитро поблескивают.

– Самым необременительным образом. Оставайтесьу меня отужинать. Нет, право, – поспешно добавил Коровин, увидев тень,пробежавшую по лицу дамы. – Это будет совершенно невинный вечер, кроме васприглашена еще одна особа. А повар у меня отличный, мэтр Арман, выписан изМарселя. Монастырской кухни не признает, на сегодня сулил подать филейчикиноворожденного ягненка с соусом делисьё, фаршированных раковыми шейкамисудачков, пирожки-минь-он и много всякого другого. После я отвезу вас в город.

Неожиданное приглашение было Полине Андреевнекстати, но согласилась она не сразу.

– Что за особа?

– Прекрасная собой барышня, весьма колоритная,– с непонятной улыбкой ответил доктор. – Уверен, что вы с ней друг другупонравитесь.

Госпожа Лисицына подняла лицо к небу,посмотрела на выползавшую из-за деревьев луну, что-то прикинула.

– Что ж, фаршированные судачки – это звучитзаманчиво.

Не успели сесть за стол, сервированный на триперсоны, как прибыла “колоритная барышня”.

За окном послышался легкий перестук копыт,звон сбруи, и минуту спустя в столовую стремительно вошла красивая девушка (аможет быть, молодая женщина) в черном шелковом платье. Откинула с лицаневесомую вуаль, звонко воскликнула:

– Андре! – и осеклась, увидев, что в комнатееще есть некто третий.

Лисицына узнала в порывистой барышне ту самуюособу, что встречала на пристани капитана Иону, да и красавица вне всякогосомнения тоже ее вспомнила. Тонкие черты, как и тогда, на причале, исказилисьгримасой, только еще более неприязненной: затрепетали ноздри, тонкие бровисошлись к переносице, слишком (по мнению Полины Андреевны даженепропорционально) большие глаза заискрились злыми огоньками.

– Ну вот все и в сборе! – весело объявил ДонатСаввич, поднимаясь. – Позвольте представить вас друг другу. Лидия ЕвгеньевнаБорейко, прекраснейшая из дев ханаанских. А это Полина Андреевна Лисицына,московская паломница.

Рыжеволосая дама кивнула черноволосой с самойприятной улыбкой, оставшейся без ответа.

– Андре, я тысячу раз просила не напоминатьмне о моей чудовищной фамилии! – вскричала госпожа Борейко голосом, которыймужчиной, вероятно, был бы охарактеризован как звенящий, госпоже Лисицыной жеон показался неприятно пронзительным.

– Что чудовищного в фамилии “Борейко”? –спросила Полина Андреевна, улыбнувшись еще приветливей, и повторила, как быпробуя на вкус. – Борейко, Борейко… Самая обыкновенная фамилия.

– В том-то и дело, – с серьезным видом пояснилдоктор. – Мы терпеть не можем всего обыкновенного, это вульгарно. Вот “ЛидияЕвгеньевна” – это звучит мелодично, благородно. Скажите, – обратился он кбрюнетке, сохраняя все ту же почтительную мину, – отчего вы всегда в черном?Это траур по вашей жизни?

Полина Андреевна засмеялась, оценив начитанностьКоровина, однако Лидия Евгеньевна цитату из новомодной пьесы, кажется, нераспознала.

– Я скорблю о том, что в мире больше нетистинной любви, – мрачно сказала она, садясь за стол.

Трапеза и в самом деле была восхитительна,доктор не обманул. Проголодавшаяся за день Полина Андреевна отдала должное итарталеткам с тертыми артишоками, и пирожкам-миньон с телячьим сердцем, икрошечным канапе-руайяль – ее тарелка волшебным образом опустела, была вновьнаполнена закусками и вскоре опять стояла уже пустая.

Однако кое в чем Коровин все же ошибся:женщины друг другу явно не понравились.

Особенно это было заметно по манерам ЛидииЕвгеньевны. Она едва пригубила игристое вино, к кушаньям вообще не притронуласьи смотрела на свою визави с нескрываемой неприязнью. В своей обычной,монашеской ипостаси Полина Андреевна несомненно нашла бы способ умягчить сердцененавистницы истинно христианским смирением, но роль светской дамы вполнеоправдывала иной стиль поведения.