Оказалось, что госпожа Лисицына превосходновладеет британским искусством лукинг-дауна, то есть взирания сверху вниз –разумеется, в переносном смысле, ибо ростом мадемуазель Борейко была выше. Этоне мешало Полине Андреевне поглядывать на нее поверх надменно воздетоговеснушчатого носа и время от времени делать бровями едва заметные удивленныедвижения, которые, будучи произведены столичной жительницей, одетой попоследней моде, так больно ранят сердце любой провинциалки.

– Милые пуфики, – говорила, к примеру,Лисицына, указывая подбородком на плечи Лидии Евгеньевны. – Я сама их преждеобожала. Безумно жаль, что в Москве перешли на облегающее.

Или вдруг вовсе переставала обращать вниманиена бледную от ярости брюнетку, затеяв с хозяином продолжительный разговор олитературе, которого госпожа Борейко поддержать не желала или не умела.

Доктора, кажется, очень забавлялоразворачивавшееся на его глазах бескровное сражение, и он еще норовил подлитьмасла в огонь.

Сначала произнес целый панегирик в адрес рыжихволос, которые, по его словам, служили верным признаком неординарности натуры.Полине Андреевне слушать про это было приятно, но она поневоле ежилась отвзгляда Лидии Евгеньевны, которая, вероятно, с удовольствием выдрала быпревозносимые Донатом Саввичем “огненные локоны” до последнего волоска.

Даже чудесный аппетит московской богомолкипослужил Коровину поводом для комплимента. Заметив, что тарелка ПолиныАндреевны опять пуста, и подав знак лакею, Донат Саввич сказал:

– Всегда любил женщин, которые не жеманятся, ахорошо и с удовольствием едят. Это верный признак вкуса к жизни. Лишь та, ктоумеет радоваться жизни, способна составить счастье мужчины.

На этой реплике ужин, собственно, и завершился– скоропостижным, даже бурным образом.

Лидия Евгеньевна отшвырнула сияющую вилку, таки не замутненную прикосновением к пище, всплеснула руками, как раненая птицакрыльями.

– Мучитель! Палач! – закричала она так громко,что на столе задребезжал хрусталь. – Зачем ты терзаешь меня! А она, она…

Метнув в госпожу Лисицыну взгляд, ЛидияЕвгеньевна бросилась вон из комнаты. Доктор и не подумал за ней бежать –наоборот, вид у него был вполне довольный.

Потрясенная прощальным взглядомэкзальтированной барышни – взглядом, который горел неистовой, испепеляющейненавистью, – Полина Андреевна вопросительно обернулась к Коровину.

– Извините, – пожал плечами тот. – Я вамсейчас объясню смысл этой сцены…

– Не стоит, – холодно ответила Лисицына,поднимаясь. – Увольте меня от ваших объяснений. Теперь я слишком хорошопонимаю, что вы предвидели такой исход и употребили мое присутствие в каких-тонеизвестных мне, но скверных целях.

Донат Саввич вскочил, выглядя уже не довольным– растерянным.

– Клянусь вам, ничего скверного! То есть,конечно, с одной стороны, я виноват перед вами в том, что…

Полина Андреевна не дала ему договорить: – Яне стану вас слушать. Прощайте.

– Погодите! Я обещал отвезти вас в город.Если… если мое общество вам так неприятно, я не поеду, но позвольте хотя быдать вам экипаж!

– Мне от вас ничего не нужно. Терпеть не могуинтриганов и манипуляторов, – сердито сказала Лисицына уже в передней,набрасывая на плечи плащ. – Не нужно меня отвозить. Я уж как-нибудь сама.

– Но ведь поздно, темно!

– Ничего. Я слышала, что разбойников наХанаане не водится, а привидений я не боюсь. Гордо повернулась, вышла.

Оказавшись за порогом коровинского дома,Полина Андреевна ускорила шаг. За кустами накинула на голову капюшон, запахнуласвой черный плащ поплотнее и сделалась почти совершенно невидимой в темноте.При всем желании Коровину теперь было бы непросто отыскать в осенней ночи своюобидчивую гостью.

Если уж сказать всю правду, Полина Андреевнана доктора нисколько не обиделась, да и вообще нужно было еще посмотреть, ктокого использовал во время несчастливо завершившегося ужина. Несомненно, удоктора имелись какие-то собственные резоны позлить черноокую красавицу, но игоспожа Лисицына разыграла роль столичной снобки неспроста. Все устроилосьименно так, как она замыслила: Полина Андреевна осталась посреди клиники всовершенном одиночестве и с полной свободой маневра. Для того и тальма быласменена на длинный плащ, в котором так удобно передвигаться во мраке, оставаясьпочти невидимой.

Итак, цель репризы, приведшей к скандалу иссоре, была достигнута. Теперь предстояло выполнить задачу менее сложную –отыскать в роще оранжерею, где меж тропических растений обретается несчастныйАлеша Ленточкин. С ним нужно было увидеться втайне от всех и в первую голову отвладельца лечебницы.

Госпожа Лисицына остановилась посреди аллеи ипопробовала определить ориентиры.

Давеча, проходя с Донатом Саввичем к домусумасшедшего художника, она видела справа над живой изгородью стеклянный купол– верно, это и была оранжерея.

Но где то место? В ста шагах? Или в двухстах?

Полина Андреевна двинулась вперед, вглядываясьво тьму.

Вдруг из-за поворота кто-то вышел ей навстречубыстрой дерганой походкой – лазутчица едва успела замереть, прижавшись ккустам.

Некто долговязый, сутулый шел, размахиваядлинными руками. Вдруг остановился в двух шагах от затаившейся женщины изабормотал:

– Так. Снова и четче. Бесконечность Вселеннойозначает бесконечную повторяемость вариантов сцепления молекул, а это значит,что сцепление молекул, именуемое мною, повторено еще бессчетное количество раз,из чего вытекает, что я во Вселенной не один, а меня бесчисленное множество, икто именно из этого множества сейчас находится здесь, определить абсолютноневозможно…

Еще один из коллекции “интересных людей”доктора Коровина, догадалась Лисицына. Пациент удовлетворенно кивнул сам себе ипрошествовал мимо.

Не заметил. Уф!

Переведя дыхание, Полина Андреевна двинуласьдальше.

Что это блеснуло под луной справа? Кажется,стеклянная кровля. Оранжерея?

Именно что оранжерея, да преогромная –настоящий стеклянный дворец.