Теперь ее путь лежал к коттеджу № 3, обиталищубезумного художника.

Есихин не спал: его домик не только светился,но в сияющем прямоугольнике окна еще и мелькала порывистая тень.

Полина Андреевна обошла третий вокруг, чтобызаглянуть внутрь с противоположной стороны.

Заглянула.

Конон Петрович, быстро перебегая вдоль стены,дописывал на панно “Вечер” лунные блики, пятнавшие поверхность земли. Теперькартина приобрела абсолютную законченность и своим совершенством не уступала –а пожалуй, и превосходила – волшебство настоящего вечера. Но госпожу Лисицынузанимала лишь та часть холста, где художник изобразил вытянутый черный силуэтна паучьих ножках. Полина Андреевна смотрела на него довольно долго, будтопыталась решить какую-то мудреную головоломку.

Потом Есихин сунул кисть за пояс и полез настремянку, установленную посреди комнаты. Наблюдательница прижалась к стеклущекой и носом, чтобы подглядеть – чем это художник будет заниматься наверху.

Оказалось, что, покончив с “Вечером”, КононПетрович сразу взялся дописывать “Ночь”, не дал себе ни малейшей передышки.

Лисицына покачала головой, дальше подглядыватьне стала.

Следующим пунктом намеченного маршрута былрасположенный по соседству коттедж № 7, где проживал физик Лямпе со своимпостояльцем.

Здесь тоже не спали. В окнах всего первогоэтажа горел свет. Полина Андреевна вспомнила: спальня от входа слева,лаборатория справа. Матвей Бенционович, должно быть, в спальне.

Она взялась руками за подоконник, ногойоперлась на приступку и заглянула внутрь.

Увидела две кровати. Одна была застеленной,пустой. У другой горела лампа, на высоко взбитых подушках полусидел-полулежалчеловек, нервно поводивший головой то влево, то вправо. Бердичевский!

Лазутчица вытянула шею, чтобы посмотреть, вкомнате ли Лямпе, и застежка капюшона щелкнула по стеклу – едва слышно, однакоМатвей Бенционович встрепенулся, повернулся к окну. Лицо его исказилось отужаса. Товарищ прокурора сделал судорожное движение нижней челюстью, будтохотел крикнуть, но тут его глаза закатились, и он без чувств уронил голову наподушку.

Ах, как скверно! Полина Андреевна дажевскрикнула от досады. Ну конечно, увидев в окне черный силуэт с опущенным налицо капюшоном, несчастный больной вообразил, что к нему снова явился Василиск.Нужно было вывести Матвея Бенционовича из этого заблуждения, пусть даже ценойриска.

Уже не таясь, она прижалась к стеклу,убедилась, что физика в спальне нет, и начала действовать.

Окно, разумеется, было заперто на задвижку, ноучительнице гимнастики хватило и приоткрытой форточки.

Лисицына сбросила сковывавший движения плащ наземлю и, явив чудеса гибкости, в два счета пролезла в узкое отверстие. Оперласьпальцами о подоконник, сделала замечательный кульбит в воздухе (юбка раздуласьне вполне приличным колоколом, но свидетелей ведь не было) и ловко опустиласьна пол. Шуму произвела самый минимум. Полина Андреевна подождала, не донесутсяли из коридора шаги – но нет, все обошлось. Должно быть, физик был слишкомувлечен своими диковинными опытами.

Придвинув к постели стул, она осторожнопогладила лежащего по впалым щекам, по желтому лбу, по страдальчески сомкнутымвекам. Смочила платок водой из стоявшего на тумбочке стакана, потерла больномувиски, и ресницы Бердичевского дрогнули.

– Матвей Бенционович, это я, Пелагия, –прошептала женщина, наклонившись к самому его уху.

Тот открыл глаза, увидел веснушчатое лицо стревожно расширенными глазами и улыбнулся:

– Сестра… Какой хороший сон… И владыка здесь?

Бердичевский повернул голову, видимо, надеясь,что сейчас увидит и отца Митрофания. Не, увидел, расстроился.

– Когда не сплю, плохо, – пожаловался он. –Вот бы совсем не просыпаться.

– Совсем не просыпаться – это лишнее. – ПолинаАндреевна всё гладила бедняжку по лицу. – А вот сейчас поспать вам было быкстати. Вы закройте глаза, вздохните поглубже. Глядишь, и владыка приснится.

Матвей Бенционович послушно зажмурился,задышал глубоко, старательно – видно, очень уж хотел, чтоб приснилсяпреосвященный.

Может быть, всё еще не так плохо, сказала себев утешение Полина Андреевна. Когда называешься – узнаёт. И владыку помнит.

Поглядывая на дверь, госпожа Лисицыназаглянула в тумбочку. Ничего примечательного: платки, несколько листков чистойбумаги, портмоне. В портмоне деньги, фотокарточка жены.

Зато под кроватью обнаружился желтый саквояжсвиной кожи. У замка медная табличка с монограммой “Ф.С. Лагранж”. Внутриоказались собранные Бердичсвским следственные материалы: протокол осмотра теласамоубийцы, письма Алексея Степановича преосвященному, завернутый в тряпкуревольвер (Полина Андреевна только головой покачала – хорош Коровин, нечегосказать, не удосужился в вещи пациента заглянуть) и еще два предметанепонятного происхождения: белая перчатка с дыркой и батистовый платок,грязный.

Саквояж госпожа Лисицына решила взять с собой– зачем он теперь Бердичевскому? Осмотрелась – нет ли в комнате еще чегополезного. Увидела на тумбочке у кровати Лямпе пухлую тетрадь. Поколебавшись,взяла, поднесла к горящей лампе, стала перелистывать.

Увы, понять что-либо во всех этих формулах,графиках и аббревиатурах было невозможно. Да и почерк у физика был не болеевразумительный, чем его манера разговаривать. Полина Андреевна разочарованновздохнула, раскрыла титульный лист. Там, в качестве эпиграфа, более или менееразборчиво было выведено:

Измерить всё, что поддается измерению, а чтоне поддается – сделать измеряемым.

Г. Галилеи

Однако пора было и честь знать.

Положив тетрадь на место, незваная гостьяполезла через форточку обратно. Сначала выбросила наружу саквояж (ломаться тамвроде было нечему), потом протиснулась сама.

До земли было дальше, чем до полу, но кульбитвновь удался на славу. Гуттаперчевая прыгунья благополучно приземлилась накорточки, выпрямилась и замотала головой: после освещенной спальни ночьпоказалась глазам беспросветной, да и луна, как на грех, спряталась за облако.

Госпожа Лисицына решила подождать, пока зрениесвыкнется с мраком, оперлась рукой о стену. Но со слухом у Полины Андреевны всебыло в порядке, и потому, услышав за спиной шорох, она быстро повернулась.