Фомр… Скирира. А десятая руна так не радовала. Может, потому что я так давно ее ждал? Девятую-то я получил зиму назад, во время битвы с ярлом Скирре. Потом мы все лето ходили с Магнусом по всяким тварям, потом были в землях ярла Гейра, потом сражались с Росомахой и другими предателями, зимовали в Сторбаше, плыли через моря в Альфарики… Сын у меня родился, я привез жену к родителям, и она затяжелела вторым. Вот сколько всего случилось за девятую руну! Или радости нет, потому как я знал, что получу благодать здесь? Хотя если бы не Дагна и ее спор, так вряд ли бы мне так повезло.

Обладай тварь силой сторхельта, и я бы не взялся ее убивать своей рукой, чтоб не перескочить через руну. Отдал бы Тулле или вон Свистуну. А, Свистуну же не сгодится. Тогда точно Тулле, чего он шестирунным ходит?

Вскоре ульверы сколотили домишко. Бревна уложили прямо на траву, сверху на поперечные балки накидали еловых и сосновых веток. Ни от дождя, ни от холода такое жилище не убережет, только от чужих глаз и скроет. Альрик позвал меня внутрь, сел на один из чурбачков, поставил горшок на пол, зажег восковую свечу, от чего внутри даже стало уютно.

— Плащ брось на землю, пусть там лежит, — сказал бывший хёвдинг. — Садись сюда и слушай.

Я сел на второй чурбак.

— Не знаю, как в других землях, а у нас принято, чтоб при переходе в хельта за воином присматривали. Обычно это отец, или хёвдинг, или любой, кто сам прошел этот путь. Сложного ничего нет. Первое, что ты должен сделать — начисто вымыть твариную кровь из сердца. Перед заливкой жиром мы хорошенько его выполоскали, так что тут бояться нечего. Второе — остановись, если стало невмоготу. Твариная плоть меняет тебя, и чем больше ты съешь, тем сильнее переменишься и больше возьмешь силы со следующей руны. Но если сожрать слишком много…

— Станешь тварью? — удивился я, ведь мы для того и жрем плоть Бездновых порождений, чтобы уберечься от такой судьбы.

— Нет, разум и нрав останутся прежними. Поменяется тело. Не так, как у измененного. Сложно объяснить, ведь сам я такого не видел, но говорят, что у кого-то вместо ногтей вырастают черные когти или хвост появляется. Или сосков станет больше. Или что-то еще. Мы ведь зачем сердце жрем? Чтобы наша плоть смогла вместить благодать богов и силу, к которой мы изначально не были готовы. Помнишь же, что Мамир не сразу наделил людей благодатью? Сначала выварил нас в котле, а уж потом окропил кровью богов. Потому и выходит, что боги дают нам силу, которую мы не можем взять. А твари изначально порождены Бездной, в них нет ни разума, ни крепкого тела. В них сила бурлит и меняет их все время, лепит, как из глины. Слишком много силы? Значит, тварь отрастит еще несколько лап, глаз, сердец и уместит в себе всё, что досталось. Если же человек съест слишком много твариной плоти, то с каждой новой руной у него будет появляться то, чего быть не должно.

Альрик говорил путано, сбивчиво, и я с каждым услышанным словом всё крепче злился.

— Так, может, вовсе не пихать в себя эту тухлятину? Как узнать, когда много, а когда мало? Мамир прибежит и скажет?

От свечи лицо Альрика казалось неживым, с темными провалами вместо глаз.

— Просто не спеши. Откуси часть, прожуй и жди.

— Чего ждать-то?

— Поймешь сам. Ну, давай.

В Бездну его поучения. Сам-то он сколько сожрал? Поди, целиком проглотил и не поморщился. Надо глянуть, вдруг у Беззащитного уже отросло то, чего быть не должно?

Я ножом поддел плотно пригнанную крышку, понюхал сало. Пахло обычно, не потемнело, значит, не стухло. Срезал верхний слой, потом вытащил всё одним куском, лишний жир соскреб обратно в горшок и подивился твариному сердцу. Я уж позабыл, как оно чудно выглядело по сравнению со свиными или коровьими. Звериные-то плотные, как сжатый кулак, и кровяные жилы торчат лишь с одной стороны, а это сплошь в жилах, будто свернувшийся клубочком еж. Как ни примеривайся, всё равно на жилу нарвёшься.

— Надо было мед прихватить, — хрипло сказал я и откусил, как пришлось.

На языке ощущался топленый жир и что-то вязкое и хрусткое одновременно. Я разгрыз кусок так, чтоб в горло пролез, и сглотнул. Глянул, а под жилами не цельное мясо, а словно сетка тоненькая и плотная-плотная, некуда даже кончик ножа просунуть.

— И чего? Дальше грызть или ждать?

— Жди!

Мы сидели и ждали. Пламя свечи горело ровнехонько, едва потрескивало, не плясало, как обычно в масляной плошке. Надо будет взять таких свечек в Сторбаш побольше, вон как хорошо горят. И матери будет удобнее ткать, и Фридюр не споткнется, когда встанет к ребенку. Возьму пару сотен.

И тут меня скрутило, будто съел что-то негодное. Живот свело болью так, что я сжался в комок.

— Мне это… отойти надо, — выдавил я.

— Сиди. Скоро пройдет.

Или выйдет. Вместе с кишками через задницу. Я аж дышать перестал, чтоб ненароком не обделаться.

— Я мигом…

Альрик встал, выпустил рунную силу и прижал меня к чурбаку.

— Сиди!

У меня аж испарина на лбу выступила, по спине холодный пот пошел, так я крепился. А потом вдруг и впрямь прошло, будто ничего и не было.

— Если прошло, давай дальше.

Я вырвал зубами следующий кусок, проглотил. Снова свело живот, крутило уже не так сильно, зато бросило в жар. Я потерся лбом о рукав, чтобы стереть проступивший пот, и почуял такую вонь из подмышки, будто я месяц не мылся.

Еще кусок, потом еще. Я уже не чувствовал вкуса сала, только неприятную кашу меж зубов и хруст тоненьких жилок. Пот тек с меня ручьями, рубаха и штаны полностью пропитались и липли к телу, даже волосы вымокли, хотелось раздеться догола и прыгнуть в воду, чтобы стереть вонь, что с каждым укусом становилась крепче и невыносимее. Неужто у каждого так идет? И ведь, кроме вони, больше ничего не менялось. Я не чуял в себе никаких перемен: всё те же десять рун и тот же хускарл.

Свеча прогорела наполовину, а мне казалось, будто мы сидим тут не один день. Пришла ли уже ночь или всё еще был день? А вдруг там разгоралась утренняя заря? Зачем нужен был этот дом? Чтобы я не видел солнца?

У меня в руке лежал небольшой кусок, всего на два укуса, а я так и не стал хельтом.

— Ты говорил, что нужно остановиться… А бывало такое, что сердца не хватило?

— Потому мы и берем лишь сердца тварей, что перевалили за пятнадцатую руну. Сердца хельтовой твари часто не хватает.

— Но эта была как раз на пятнадцатой! И что, если не хватит?

— Будем искать другое. И лучше бы отыскать сердце от такой же твари. А еще лучше, от той же самой.

— Та самая у Рагнвальда в закромах. Мы такую еще в Бриттланде видели, но не попремся же через столько морей в Бриттланд?

— Ешь! Нечего раньше времени сопли разводить.

Если б я мог, то разрыдался бы. От злости, от обиды на Рагнвальда и Стига, которые забрали у нас третье сердце той твари, второе-то мы Эноку скормили. Я-то думал, что стану хельтом прямо сейчас, а тут вон как еще бывает! Сердца не хватило! И как я выйду к хирду? Что им скажу? Маловато? Айда еще тварей искать? Хотя Дагна обещала помочь с выкупом сердца.

Давясь невольными слезами, я запихал в рот остатки целиком, с трудом пережевал их в мерзкую хрящеватую кашу и проглотил.

— Пошли. Чего толку сидеть? — сказал я, вставая.

И тут же плюхнулся обратно. Стало не просто жарко — горячо! Я раскрыл рот, чтобы не обварился язык, и думал, что ослепну, так припекало глаза. Содрал с себя пояс, стянул обе рубахи, вытер им ручьи обжигающего пота со лба, но он тут же потек снова. Кинулся к проему за спиной Альрика, но он загородил его намертво. Почти ничего не соображая от жара и духоты, я толкнул его, схватился за топор, но тот валялся где-то под ногами, в петле сорванного пояса.

— Пусти! — взревел я.

Беззащитный стоял молча. Безднов Альрик! Я и через крышу выйду. Схватился за балку, только потянулся, как хевдинг сдернул меня вниз. В рту пересохло так, что язык больно отлипал от нёба, дышать было тяжело, глаза ворочались со скрипом. Я повалился на раскинутый