Сильный удар, вокруг пляшут шаровые молнии, но я жива. Осталась жива, как и в реальной жизни. Я вишу на своем кресле вниз головой, пристегнутая ремнями к сиденью. Кровь льется потоком прямо мне в мозг, перед глазами кружатся звезды, вокруг все залито необычно ярким белым светом. Я пытаюсь как-то вытянуть шею, распрямиться, хотя мой позвоночник умоляет меня не делать этого. И все же мне удается взглянуть вверх, побороть хоть на долю секунды силу притяжения, действующую сейчас исключительно против меня.

Я нахожусь посреди кукурузного поля в Айове.

Рядом со мной стонет и беспокойно ерзает на своем сиденье Андерсон. Из последних сил я пытаюсь оставаться в сознании, понять и осмыслить все то, что только что случилось с нами.

И вот я здесь, в доме, в белом доме с замысловатым портиком на фасаде. В этом доме я провела одно лето, вдали от своей обычной жизни. Где мой отец тоже жил жизнью, отличной от всей остальной его жизни.

Мускулы мои, сжатые со всех сторон ремнями, слабеют, теряют контроль над телом. Кажется, они хотят мне сказать: «Мы же не можем поддерживать тебя вечно!» Еще немного, и моя голова оторвется от тела и ударится оземь. Но вот на уровне глаз я вижу перед собой чьи-то ноги в кирзовых сапогах, и я снова во что бы то ни стало пытаюсь держать глаза открытыми. Я борюсь! Да, я отчаянно сражаюсь за то, чтобы все видели, что я еще пока жива. Опять выгибаю шею, опять пытаюсь задрать голову вверх.

– Привет, Нелл! – слышу я женский голос и медленно перевожу взгляд с ее длинных ног на лицо. – Я – Хетер! Как хорошо, что ты снова вернулась к нам!

* * *

Когда я просыпаюсь во второй раз, на часах уже начало седьмого. Я всегда была жаворонком, не изменяю своей привычке вставать рано и сейчас. Но, правда, теперь мой мозг постоянно включен, он работает день и ночь, невзирая на время суток и на цифры, на которые указывают стрелки часов. Я не отдыхаю даже в те короткие часы, которые врачи специально обозначили в моем расписании как время для отдыха и покоя.

В спальне темно. Осень уже полноправно правит бал в городе. С каждым утром день убывает, солнце появляется на небе все позже и позже, а садится все раньше и раньше, одаривая всех последними всплесками тепла, пока еще способного согреть изнутри. С улицы доносится слабый гул машин. Он напоминает звук отдаленного прибоя. Вдруг волна накатывает на берег, а следом – тишина. Такая мертвая, звенящая тишина, в которой нет ни звука, ни света, ничего. Словно ты сидишь на дне какого-то глубокого колодца.

Сон все еще не отпускает меня от себя, хотя я вроде бы и проснулась окончательно. Песня в исполнении The Rolling Stones по-прежнему звучит у меня в ушах. Кажется, та вечеринка в Нью-Йорке, скорее всего, она действительно имела место в моей прошлой жизни. «Ты не всегда можешь получать то, что тебе хочется! Ты не всегда можешь получать то, что тебе хочется!»

Какая ирония заключена в этих словах. Я невольно улыбаюсь своим мыслям. А между тем это – чистая правда! Начинаю напевать про себя мелодию песни и опускаю ноги на пол. Какое счастье, что я уже могу двигаться сама и обходиться без посторонней помощи. Сбрасываю с себя пижаму. И штаны, и куртка – влажные от пота. Швыряю их в корзину для грязного белья. Раз-два – и готово! Но что это? Кажется, все это уже было, и такой же взмах руки, и тот же изгиб запястья. Все было когда-то раньше. Прямо дежавю какое-то!

Ну да! Мой отец! Точно! Я вспоминаю отца. Сколько же мне тогда было лет? Шарю по извилинам своего мозга. Тринадцать? Не то! Я трясу головой в знак отрицания. Нет, это было не в то лето в Вирджинии. Это было раньше. Наверное, мне было лет десять. Да, скорее всего, десять. В комнате пахнет сигаретами и краской, я явственно чувствую эту смесь запахов даже сейчас. Прямо передо мною вырисовываются смутные очертания мольберта. Конечно, вполне возможно, в моей голове все перепуталось, отрывки из сна наложились на неясные воспоминания, а они, в свою очередь, слились с сегодняшним днем, но я могу поклясться! Где-то вдалеке, на заднем фоне, звучит музыка The Rolling Stones. Где же мы? Где это было? Роюсь в своей омертвевшей памяти, лихорадочно ищу подсказку. И вдруг меня осеняет. Это же мастерская отца. Мы в Вермонте, и отец преподает мне уроки живописи. Говорит о том, что надо отпустить на свободу собственное воображение, не связывать его никакими рамками и условностями. И тогда под твоей кистью родится шедевр, даже если ты и не контролируешь напрямую весь процесс его создания.

– Но на самом деле это не так, Нелл! – говорит отец. – Это тебе только кажется, что ты ничего не контролируешь.

Он крепко сжимает мое запястье, поднимает руку с зажатой в ней кистью выше плеча и стремительным движением касается кистью полотна. Ярко-красный фуксин разлетается по полотну, словно искры фейерверка.

– Взгляни сюда, детка! Посмотри! – командует мне отец. – Только что ты сотворила своей кистью вот такую красоту!

Отец наклоняется ко мне и целует в щеку, меня обдает смесью никотина и табачного пепла. Я слышу дыхание отца на своей щеке, я чувствую его даже сейчас. И вдруг я отпрыгиваю назад, делаю огромный такой прыжок, словно собираюсь забросить бейсбольный мяч или свою рубашку в корзину для белья. И в этот же миг нарисованная мною картина куда-то улетает.

Я молча пялюсь на свою корзину для грязного белья, надеюсь вспомнить что-то еще. А где в это время была мама? Рори? Что с ними? Но память молчит. Кажется, на сегодня она выдала мне более чем достаточно. Я хватаю телефон, чтобы позвонить Лив. Но еще слишком рано. Тогда я беру в руки тетрадь отца, ту самую, с передачей которой дочери друга Джаспер опоздал по меньшей мере на два десятилетия. Бреду в гостиную, меня переполняет ликование. Как-никак, а что-то у нас получается! Ток пошел по проводам, и мои мозговые датчики постепенно перенастраиваются на новый режим работы.

Я иду на кухню и засыпаю в кофеварку изрядную порцию молотого кофе. Под магнитным смайликом на холодильнике болтается записка от Питера: «Убежал на утреннюю разминку. Вернусь к семи». Вот ведь как! А я, если честно, даже не заметила, что его нет дома.

Кофе готов, я наливаю ароматную темную жидкость в кружку, поднимаю с пола тетрадь и усаживаюсь на диван.

Начинаю снова просматривать рисунки отца и задерживаю взгляд на предпоследнем, кручу альбом в разные стороны – горизонтально, вертикально, пытаясь получше рассмотреть рисунок со всех сторон. Он не похож на остальные эскизы. Чем-то напоминает мне Жоржа Брака. Что-то похожее есть в одной из тех моих книг, что стоят на полке. По всему листу разбросаны какие-то мелкие осколки. Такое ощущение, что отец рисовал то, что видел в тот момент своим внутренним зрением. А потом уронил альбом на пол, словно зеркало, и оно разбилось, а осколки разлетелись в разные стороны. Я начинаю вращать эскиз, пытаясь мысленно соединить отдельные фрагменты в единое целое. Медленно, очень медленно пробираюсь сквозь нагромождение живописных деталей, и вдруг из этого хаоса выныривает глаз, потом еще один… И вот я уже вижу очертания носа и линию губ. Но это не Хетер. Могу сказать это со всей определенностью, хотя я даже не знаю этой женщины. Ведь я видела ее только во сне. Нет, это глаза более молодого и менее уверенного в себе человека. А что, если это мои глаза?