Робер Бадентер как-то дал мне номер «Ла Либр Пароль» за декабрь 1905 года, статьи которого, написанные, легко догадаться в каком тоне, были посвящены памяти моего деда Альфонса, названного там «Золотым королем». Вопреки всякому здравому смыслу я храню и этот документ тоже под названием «сувенир», если так можно выразиться.

В целом моя семья всегда занимала сдержанную позицию в отношении сионизма, и мой дедушка Эдмон действовал в одиночку, оказывая евреям Палестины значительную поддержку, скорее, впрочем, из гуманитарных и религиозных, нежели политических соображений.

Потрясение, вызванное войной и истреблением шести миллионов евреев, радикально изменило все прежние позиции. Само понятие «родина евреев» приобрело огромную эмоциональную значимость, я сам стал страстным сионистом, но не предполагал в связи с этим менять свою судьбу и судьбу моих близких. Само слово «сионист» вводит в заблуждение, поскольку обозначает как сторонника государства Израиль, так и человека, твердо решившего эмигрировать в эту страну.

В 1945 году я отправился в краткую поездку на Ближний Восток; мне поручили собрать и сообщить свои наблюдения. В Иерусалиме Бен Гурион, любивший во всем точность, спросил меня, а это была наша первая с ним встреча, сионист ли я. Видя, что я медлю с ответом, он уточнил:

– Вы хотите здесь воспитывать вашего сына?

Сожалея, что разочарую его, я ответил отрицательно, и причина была понятна.

Я провел две недели в Палестине и посетил различные еврейские поселения, в частности, побывал во многих киббуцах. Каждый из них имел свои характерные черты, политические или географические, и, хотя руководство это отрицало, я встретил много проявлений нетерпимости, например, нежелание принимать в киббуцы выходцев из других стран. Вместе с Артуром Кёстлером, который тогда только приехал в Палестину, я праздновал первый вечер Пасхи – седер – в киббуце эмигрантов из Югославии. Это киббуц Эйн Гев, расположенный на берегу Тибериадского озера.

С нами был молодой человек по имени Тедди Коллек – знаменитый мэр Иерусалима, и наша с ним долгая дружба началась здесь, среди толпы, танцующей хору.

Во время этой же поездки я заехал в Каир, где познакомился с одним очень компетентным и интересным человеком, офицером разведки. Он поделился со мной своими пессимистическими прогнозами относительно интересов Франции в этом секторе земного шара.

Возвращение на самолете заняло три дня, с учетом промежуточных посадок в Бенгази, Тунисе, Алжире; я учитываю также разницу во времени и скорость. Вернувшись, я написал отчет департаменту министерства, которое организовало мою поездку. В этом отчете я изложил важную и во многом прозорливую информацию, полученную в Каире, и мои собственные наблюдения. Я показал, почему мне кажется очевидным, что в самом ближайшем будущем Франция потеряет Сирию и Ливан. Никого это не взволновало, если вообще кто-нибудь читал мой отчет. Через несколько недель события подтвердили изложенные мной предположения, и лишь одно это обстоятельство принесло мне некоторое удовлетворение.

Я рассказал моим английским друзьям из Лондона о том восторге, который я испытал в киббуцах, где, как мне показалось, удалось, отменив деньги, дать людям всю полноту свободы и счастья. Бесспорно, эмоциональный опыт имеет ценность, к сожалению, только в определенных и весьма ограниченных обстоятельствах. Тогда сионистская мечта вполне соответствовала израильской действительности – я увидел национальный очаг для еврейского народа, общество справедливости и равноправия, порыв первопроходцев, вдохновенный поиск новых ценностей. Отрицательные аспекты этого начинания проявились только позднее…

* * *

С этого времени борьба евреев, выживших в войне и стремящихся строить свою новую жизнь в Палестине, становилась все более впечатляющей. Я следил за этой борьбой, принимая все ее перипетии близко к сердцу, и, как многие другие, с горечью переживал трагические события истории, например, Исход.

А однажды я получил возможность в этой борьбе участвовать. Андре Блюмель, прежний руководитель кабинета Леона Блюма, с которым меня связывала дружба, попросил меня помочь ему спасти Лею Кнут, разыскивавшуюся за терроризм. Я охотно выполнил его просьбу и с той поры поддерживаю отношения с этой женщиной, которая теперь ведет тихую жизнь почтенной матери семейства.

День, когда Израиль в мае 1948 года объявил о своей независимости, мы с Алике встретили с радостью в колонне демонстрантов; мы шли по Елисейским Полям рука об руку с госпожой Мендес Франс, которую случайно увидели здесь же.

Евреи всего мира чувствуют себя связанными с судьбой Израиля, его безопасностью, его репутацией. Это государство играет важнейшую роль в нашей способности преодолеть «комплекс еврея», укоренившийся в нас за две тысячи лет антисемитстских гонений. Всю свою жизнь еврей несет особый груз, тяжкий груз; он рождается с сознанием, что многие его презирают, что он может услышать унизительные суждения в свой адрес, суждения, оскорбляющие его порядочность, его национальную принадлежность. И не стоит пожимать плечами и говорить, что не нужно обращать внимания на своих недругов, – каждый хочет, чтобы его уважали, принимали, любили, а если выпадет случай, то и восхищались им. Каждый еврей знает, от какой ненависти и от каких преследований страдали его собратья в прошлом и продолжают страдать сейчас, подвергаясь каре за преступления, которых никогда не совершали.

Декларация независимости Израиля, рождение еврейского государства, появление собственного дома у еврейского народа, конечно, привели к тому, что евреи Палестины обрели национальную независимость, но не они одни – психологически, в душах своих обрели национальную независимость миллионы евреев диаспоры. Они почувствовали себя свободными от некоего врожденного порока, приписываемого им многие века. Евреи и впредь еще будут страдать от обидных проявлений антисемитизма, но отныне ему будет труднее сломить их моральный дух. Мы, евреи диаспоры, гордимся израильтянами, их мужеством, их военной мощью. После веков преследований и унижений перед лицом всего мира утверждаются честь и достоинство евреев. Теперь мы менее уязвимы для неприязни и враждебности, для сомнений в том, как нас воспринимают другие, для страха перед злым роком, который вновь будет нас преследовать. Израиль – это не наша страна, его знамя – это не наше знамя, но Израиль самим своим существованием освободил основную, глубинную часть нашего «я». И чтобы осознать всю силу наших эмоциональных связей с этим маленьким народом и с тем, что он символизирует, стоит лишь на миг представить себе наши страдания и отчаяние, если Израиль будет уничтожен.

Молниеносная победа, которой закончилась Шестидневная война, коренным образом изменила отношения Израиля с остальным миром. Через несколько дней после этой победы я ужинал с четырьмя пожилыми господами, настроенными весьма реакционно. Они ликовали! Они злились на де Голля, не могли ему простить независимости Алжира, и теперь они, наконец, взяли реванш, отплатили арабам – это помогли им сделать израильтяне! Все средства хороши, чтобы утолить непримиримую ненависть.

Ягненок стал львом, слабый проснулся сильным. Те, кому предрекали самое худшее, вышли победителями, и их победа казалась легкой, красивой и впечатляющей. Евреи, и в особенности израильтяне, встретились с ситуацией абсолютно новой и непредвиденной. Спустя несколько недель после победы в 1967 году приехала в Париж моя сестра Бетсабе, которая живет в Тель-Авиве. Я помню, как она рассказывала: