Что, если Белый Исток все же и есть окно в Йесод?

Коридор свернул вбок, и вновь свернул вбок, и я уже не впервые отметил, что он, хоть вблизи от меня и выглядит если не вполне, то довольно обычным, его отрезки впереди и позади, вдалеке, стоит лишь к ним приглядеться, обретают все более странный вид, окутываются дымкой тумана, а в тумане начинают мерцать таинственные, жутковатые сполохи света.

Мало-помалу мне сделалось ясно: корабль принимает привычный облик лишь при моем приближении, а стоит мне пройти мимо, снова становится прежним, самим собой, совсем как мать, целиком посвящающая себя ребенку, будучи рядом с ним, разговаривающая попросту, играющая с малышом в глупейшие детские игры, в иное, свободное время слагает эпические поэмы либо развлекает возлюбленного.

Вправду ли корабль был живым существом? В возможности сего я нимало не сомневаюсь, однако повидал слишком мало, чтоб строить предположения… и, кстати, будь это так, зачем ему тогда команда? Нет, то же самое наверняка достигалось гораздо проще, да и сказанное Цадкиэль вечером накануне (если считать ночью время моего сна) подразумевало куда более простой механизм. Если картина становится проницаемой под тяжестью ноги на спинке канапе, не мог ли и свет в моих апартаментах постепенно угаснуть сам по себе, когда я, улегшись, убрал с пола ноги, а эти протеические коридоры – принимать нужную форму, откликаясь на мои шаги?

Задавшись этим вопросом, я решил посрамить их – благо исцеленная нога вполне это позволяла.

На Урд подобное оказалось бы мне не под силу, однако на Урд весь этот исполинский корабль развалился бы, не выдержав собственной тяжести, а здесь, на борту, где и прежде способен был бегать и даже прыгать, я теперь вполне мог обогнать ветер. С этими мыслями я рванулся вперед, а за очередным поворотом подпрыгнул, посильней оттолкнулся ногами от стенки и полетел вдоль коридора точно так же, как летал наверху, среди реев и вант.

Знакомый коридор в мгновение ока остался позади, и я очутился в окружении неких жутких угловатых конструкций вперемешку с призрачными механизмами. Вокруг кометами запорхали сине-зеленые огоньки, коридор сделался извилистым, словно брюхо земляного червя. Наконец ступни коснулись твердого пола, однако нового шага мне сделать не удалось: в полете ноги онемели, обмякли, словно ноги марионетки за опущенным занавесом. Упав, я кубарем покатился дальше, а коридор словно бы съежился, сжался в до боли яркую, стремительно угасающую точку среди кромешной тьмы.

XXVI. Гунни и Бургундофара

Поначалу решивший, что у меня двоится в глазах, я моргнул, крепко зажмурился, снова моргнул, однако пара лиц, похожих, будто две капли воды, слиться в одно лицо не пожелала. Тогда я заговорил, но и из этого толку не вышло.

– Все в порядке, – заверила меня Гунни.

Женщина помоложе, теперь казавшаяся не столько ее сестрой-близняшкой, сколько младшей сестрой, подсунула мне под затылок ладонь, приподняла мою голову и поднесла к губам чашку.

Рот оказался полон смертного праха. Жадно глотнув из чашки, я покатал воду от щеки к щеке, а проглотив ее, почувствовал, как напоенные влагой ткани возвращаются к жизни.

– Что стряслось? – спросила Гунни.

– Корабль… меняется, – прохрипел я.

Мои спасительницы кивнули, но, очевидно, не поняли ничего.

– Куда бы мы ни шли, вблизи он принимает обычный, подходящий нам вид. А я бежал слишком быстро… или слишком редко касался ногами пола… – Приподнявшись на локтях, я, к немалому собственному изумлению, сумел сесть. – И меня занесло туда, где нет воздуха… только какой-то другой газ… для дыхания, видимо, непригодный. Возможно, им дышат обитатели каких-либо других миров, а может, вовсе никто. Не знаю…

– Встать можешь? – спросила Гунни.

Я кивнул, однако, будь мы на Урд, непременно упал бы, не устояв на ногах. Даже здесь, на борту корабля, где падаешь куда медленнее, обеим женщинам пришлось подхватить меня под руки и поддержать, как будто я в стельку пьян. Одного роста (другими словами, ростом почти вровень со мной), одинаково кареглазые; миловидные округлые лица в обрамлении темных волос пестрят веснушками…

– Ты – Гунни, – повернувшись к Гунни, пробормотал я.

– Мы обе – Гунни, – поправила меня женщина, что помоложе. – Только я иду в первый рейс, а она, похоже, в матросах уже давно.

– Точно, и рейсов за мной числится без счета, – подтвердила Гунни. – По времени это целая вечность, однако ж так мало, что и разговаривать не о чем. Здесь, Бургундофара, время совсем другое, не то что на нашей с тобой родной Урд.

– Постой, – запротестовал я. – Мне нужно подумать. Есть здесь поблизости место, где отдохнуть можно?

Женщина помоложе указала в сторону темной арки.

– Вон. Мы там сидели.

За аркой виднелось множество мягких сидений… и вода, каплющая откуда-то сверху.

Гунни, чуть поразмыслив, повела меня к порогу.

Проем арки вел в довольно просторный зал с высокими потолками. Стены его украшали огромные маски, а вода, точно слезы капавшая из их глаз, наполняла покойные бассейны с расставленными вдоль бортиков чашками вроде той, которую принесла мне женщина помоложе. В дальней стене зала имелся наклонный люк, и вел он, судя по устройству, наружу, на палубу.

Как только женщины уселись рядом, по бокам от меня, я сказал:

– Вы обе – одна и та же особа. И сами так говорите, и я в это верю вполне.

Обе кивнули.

– Но не могу же я звать вас одним и тем же именем. Как к вам обращаться?

– В ее годы, покинув родную деревню и оказавшись здесь, – ответила Гунни, – я решила, что не желаю оставаться Бургундофарой, и попросила товарищей называть меня Гунни. Теперь об этом жалею, однако, даже если попрошу, они на попятный уже не пойдут – хотя бы так просто, смеху ради. Стало быть, зови меня Гунни: я ведь, если подумать, Гунни и есть. Ну, а девчонку… – Осекшись, она глубоко вздохнула. – Ну, а девчонку, которой я была в прошлом, зови, если угодно, моим прежним именем. Менять его на другое ей уже расхотелось.

– Идет, – согласился я. – Наверное, объяснить, что не дает мне покоя, можно и лучше, однако я все еще слаб и мыслю не слишком-то ясно. Однажды мне довелось увидеть некоего человека, поднятого из мертвых.

Обе уставились на меня, высоко подняв брови. Бургундофара задохнулась от изумления.

– Звали этого человека Апу-Пунчау. Был там и еще кое-кто – человек по имени Хильдегрин. И вздумалось этому Хильдегрину помешать Апу-Пунчау вернуться восвояси, в гробницу.

– А он кто был? Призрак? – прошептала Бургундофара.

– Не совсем… по крайней мере, на