– Аля, ты, наверное, на меня обижаешься. И скорее всего, есть за что. Но ты и меня тоже пойми…

Поскорее бы пришел Турецкий! Эту болтовню просто невозможно слушать! И главное, непонятно, чего он хочет: то ли клинья подбивает напоследок, то ли действительно совесть проснулась. Последнее больше похоже на правду. Тоска-то какая!

– Да брось. Я на тебя не обижаюсь. Не на что. Лучше расскажи, как там?

Панюшкин всплеснул руками.

– Ох, сложно!

Старший Кравцов вышел из своего коматозного состояния и развил бурную деятельность. С самого утра сидел в кабинете Подгурского и бряцал оружием. Грозился нанять лучших адвокатов, подключить все ресурсы, порвать всех на британский флаг. Дошло до того, что он пообещал справить заключение психиатра о невменяемости Ильи.

В общем, это была просто другая форма все той же истерики.

– А что химичка?

Полное бездействие. Отсутствие каких бы то ни было попыток переломить ситуацию. Вот это было по-настоящему страшно. А что до самих мальчиков, то они оба замкнулись.

– Надо будет устроить очную ставку Дениса с тем торговцем из оружейного магазина. Хотя чего суетиться, признание-то есть!

– А ты все же подсуетись, – послышался голос сзади. – Старший Кравцов может еще тридцать раз развернуть всю эту историю. Нужны прямые улики.

– Александр Борисович!

Панюшкин почувствовал, что за прошедшие дни прикипел душой к этому московскому «варягу», который явился и начал учить всех уму-разуму. Самое смешное, что его это и поначалу не раздражало в силу природного добродушия и отсутствия буйных амбиций. А сейчас у него было ощущение, что ему будет сильно не хватать старшего товарища.

До отхода поезда оставалось двадцать минут, но Турецкий решил, что все-таки успеет выпить кофе.

– Это совсем отвратительно, то, что у тебя в чашке? – спросил он у Алевтины.

– Крайне! – она повеселела. – Но все равно бодрит. Так что давай травиться вместе.

– Пожалуй. Тут девушки подходят, или самому нужно к стойке идти?

– Вот еще! Будут к тебе девушки подходить! – Ее уже на шутки потянуло.

Он направился к кассе. Повернувшись, заметил мешковатую фигурку в дверях. Она стояла, не делая никаких попыток подойти.

– Кира, ты что здесь делаешь?

– Поговорить хотела. Но без этих, – она мотнула головой в сторону Алевтины и Панюшкина.

– Что-то новое и срочное?

– Да нет. Про Илью хочу спросить.

– Так это не меня надо спрашивать, а как раз лейтенанта Панюшкина.

– Да ну его! – Девочка прикусила губу. – Скажите, что будет теперь с Ильей?

Да что ж они все так за него волнуются, как за родного?! Мать честная, он отца ее убил, а она хочет знать, что с ним будет. Она ведь теперь должна его ненавидеть, если рассматривать эту ситуацию с точки зрения простой человеческой нормы. Но это теоретически, а на практике выясняется, что тут нормой и не пахнет. Она здесь не ночевала, не пролетала, наверное, вообще не имеет понятия, что это такое.

– Не знаю, что с ним будет. Откуда мне знать, что его папа еще придумает? В принципе, пространства для маневра немного, но кто знает…

– Я теперь понимаю, почему вы тогда так внимательно расспрашивали меня про класс, про Илью, про Дениса. А еще удивлялась, почему вы слушаете всю эту ерунду, да еще подробностями интересуетесь. Получается, я сама вас на него вывела!

– Не преувеличивай. Мне и так уже было кое-что известно.

– Ладно. Я на себя не беру больше, чем могу унести. Я просто хочу, чтобы вы знали одну вещь… – Она набрала воздуха в легкие, как будто готовясь нырнуть. Он оглянулся на столик. – Алевтина и Панюшкин демонстративно не смотрели в его сторону.

– Кира, не нервничай ты так! Если хочешь, позвони мне в Москву – поговорим спокойно.

– Нет. Я хочу, чтобы вы услышали это прямо сейчас. Так вот… если бы Илья не пристрелил его, я бы в один прекрасный день сделала это сама. А это было бы гораздо хуже. А теперь до свиданья. И спасибо.

Она выбежала из кафе. За спиной смешно подпрыгивал увешанный всякой мелкой ерундой рюкзак. Бедная девочка! Турецкий вытер со лба выступившую испарину. Если Анна Федоровна не очухается и не возьмется за ребенка, очень скоро станет поздно. Совсем поздно.

– Похоже, что мне придется пить растворимый кофе в поезде. Пойдем.

Панюшкин подхватил Алевтинин саквояжик, и они пошли к перрону. Сейчас начнется обычное «звони-приезжай», а ведь он – парень простой, может и позвонить. У самого вагона Алевтина прикурила новую сигарету:

– Хочу здесь, а то в тамбуре обычно не продохнуть.

Турецкий отвел его в сторону.

– Сережа, только не спусти эту ситуацию на тормозах. Тут еще далеко не все сделано. И вообще, звони, приезжай.

Вот, как в воду глядел.

– А я приеду. – Панюшкин улыбнулся.

Турецкий пожал ему руку, ободряюще похлопал по плечу. Алевтина махнула ему рукой, сверкнув белыми, несмотря на сигареты и кофе, зубами. Он все же подошел.

– Аля, ты правда не обижаешься?

– Правда-правда. Не бери в голову.

Дожидаться отправления лейтенант не стал. Оглянулся один раз, дойдя до конца платформы. Алевтина уже ушла. Вот так всегда. Он только сейчас сообразил, что она ему нравится. Да ладно, все равно без шансов.

Уже пересекая привокзальную площадь, где Илья попал под машину и тем решил исход дела, он увидел группу подростков, одетых так, будто они собрались на лысую гору. И понял, что за все эти дни, занимаясь Дэном, Ильей, Кравцовым и несчастной химичкой, он так и не вспомнил про женщину, для которой совсем недавно вызвал «Скорую помощь» в ее убогую «хрущобу».

Горохова… Да, Горохова. Она вообще поймет, что произошло? Или сочтет за сюрреалистический бред? Она знает только, что ее дочери больше нет. А уж кто и как хотел улучшить жизнь и усовершенствовать мироздание, на это ей наплевать.

На душе, как ни странно, было спокойно, но он не был доволен собой. Не было никаких поводов для гордости. Ни малейших. К тому же, Турецкий прав, работы еще непочатый край. С Кравцовым еще придется пободаться. Тот не даст так просто себя съесть. А со дня на день начнутся проблемы с журналистами. Надо будет хоть как-то контролировать выплеск информации, а то еще напридумывают чего-нибудь похуже, чем есть на самом деле. Хотя куда уж хуже. Впрочем, фантазии местным борзописцам не занимать…

Внезапно завибрировал телефон в кармане. Сообщение с московского номера. Алевтина. За эти дни он так и не «забил» в телефонную книгу ее номер. На дисплее высветилось: «Удачи!» Он зажмурился – то ли от вечернего солнца, то ли от удовольствия.

Вагон был полупустой. Как странно, что никому не надо в Москву. По крайней мере, сегодня. Две полки в купе были свободные. Можно было говорить о чем угодно, не опасаясь чужих ушей, вот только говорить не хотелось.