– Это вы, бля, че тут развели?! – Палец его обличающе уткнулся в покойницу. – Это что?!

– Баба... – простодушно ответил Тима. На его лице появилась недоумевающая гримаса – сам, дескать, не видишь?!

– Че она тут валяется?! – Криминальный лидер потихонечку начинал багроветь, как хороший партийный начальник. – Вам чего, бля, живых мало, некрофилы фуевы?! Убрать никак нельзя было?!

– Ща уберем, Никитич! – Тима, сообразив, что именно от него требуется, развернулся и бросился к выходу из подвала – позвать кого-нибудь из братвы. А то как трахать – так все. А как убирать или звиздюлей получать – так Тима.

– И, бля, диван этот сраный – на фуй! – прорычал Зуб в спину убегающему "бригадиру". – Развели, бля, сифилис!

– Да уж... – продолжал ехидничать спикер. – Я – людоед. А ты у нас ну прямо мать Тереза!

– Знаешь, Валерьевич!.. – вскинулся было Зуб, но тут же притих. – Ну, потеребили телку пацаны. Че добру пропадать-то? Ее же все равно в лес, что так, что этак... Ну перестарались маленько, увлеклись... Бывает... И чего же мы теперь из-за этого... – тут он мотнул подбородком в сторону дивана, – ссориться будем? Пошли лучше... Хотел ты с этим хреном поговорить?.. Вот и поговори...

Зуб развернулся и направился в следующую комнату. Мезенцеву ничего не оставалось, как последовать за ним...

В соседней комнате густо пахло человеческим потом и испражнениями, горелым человеческим мясом... Но поверх всего этого букета тонкое обоняние спикера уловило еще один запах... Густой, тяжелый, но волнующий воображение, будоражащий кровь. Этот запах запомнился Мезенцеву еще с той памятной ночи на складе, когда все так хорошо спланированное дело вдруг покатилось под откос... Запах человеческой крови...

Мишку уже не били... Для того чтобы постоянно наращивать боль, чтобы она ни на минуту не покидала организм пытаемого, необходимо быть профессиональным палачом, умелым и опытным... А когда в роли палача выступает дилетант, пусть даже чудовищно жестокий и равнодушный к чужим страданиям, то рано или поздно жертву доведут до той степени отупения, когда она перестает ощущать боль, оказавшись где-то в промежуточном мире, между жизнью и смертью...

Сейчас Ромов находился именно в таком состоянии, и его уже ничего не могло вывести из прострации. И вообще, зрелище было печальное и жуткое одновременно.

Со спины и с боков клочьями свисала изорванная окровавленная кожа, тело имело черно-бурый цвет, по всей груди – черные точки сигаретных ожогов. Недавно еще полное, круглое лицо за несколько часов осунулось, щеки и глаза ввалились, скулы обтянулись... Пластырь с губ сорвали давным-давно вместе с кожей, так что сейчас на лице вместо рта была только черная распухшая щель... Кисти рук, за которые Мишка был подвешен в течение нескольких часов, посинели и распухли... Брюки потеряли первоначальный серый цвет, стали почти черными... Время от времени со штанин срывалась темная тяжелая капля и падала к ногам Ромова, где уже натекла изрядная лужица...

– М-да... – Увиденное не настраивало на оптимистический лад. Зуб обошел по кругу висящее на веревке безвольное тело, потер подбородок...

– Будешь разговаривать, Валерьевич? – поинтересовался он.

– С чем?! – вызверился спикер. – С этим?! Да твои гоблины его убили напрочь! Он ничего уже не соображает!

Полубессознательный Мишка неожиданно зашевелился, застонал. Окровавленные губы шевельнулись... Одним могучим и стремительным прыжком, достойным уссурийского тигра, Мезенцев преодолел те метры, что отделяли его от умирающего. Преодолел только для того, чтобы услышать одну лишь фразу, сказанную тихим, свистящим шепотом:

– У... меня... нет... диска...

Видимо, в эту фразу были вложены все оставшиеся силы, потому что после нее голова Ромова бессильно упала на грудь, и он затих, чуть покачиваясь на веревке...

– Но он у тебя был, а?! – Переступив через собственную брезгливость, спикер схватил Мишку за плечи и грубо затряс. – Он у тебя был?!

Голова Ромова моталась из стороны в сторону, как у тряпичной куклы. Он уже ничего не говорил и не подавал каких-либо признаков жизни. Но Мезенцев продолжал его трясти...

Зуб, неспешно приблизившись к своему партнеру, прекратил эту бессмысленную тряску. Держа спикера за руки, начал говорить увещевающе – видел, что тот уже теряет над собой контроль:

– Валерьевич, успокойся. Он ничего уже не скажет... Ему нечего сказать...

– Мне нужен диск! – оскалился Мезенцев. – Неважно, как и откуда! Мне нужен диск, Слава! Он должен сказать!..

– Он крякнул... – мягко перебил его Зуб. – Откинул ласты... Сыграл в ящик... Его нет...

Спикер, немного придя в себя от этих слов, внимательнее посмотрел на тело, слегка покачивающееся над залитым кровью полом, потом на свои руки... На его лице появилась брезгливая гримаса. Отступив в сторону, он извлек из кармана носовой платок, тщательно протер руки – каждый палец отдельно, – после чего бросил платок на пол.

– Если не он взял диск, то кто же? – уже почти спокойно спросил он у Зуба.

Тот в ответ лишь пожал плечами. Потом предложил:

– Давай подумаем... Сам он в твой офис никак попасть не мог. Не тот уровень. Правильно?..

Спикер неохотно кивнул – правильно.

– И вообще, Валерьевич, в твоем офисе посторонние не тусуются – ты это знаешь ничуть не хуже меня.

Спикер угрюмо молчал – действительно, работа его депутатской приемной была поставлена таким образом, что к нему в кабинет попадали лишь люди из числа избранных. Три ступени защиты – охранник Дима отшивал явных психопатов и прочий сброд; секретарша Лера общалась с публикой почище, мило улыбаясь, записывала их просьбы и пожелания, принимала заявления и все такое; если же ненароком забредали представители СМИ, желающие узнать мнение спикера по тому или иному вопросу, их направляли к Зарубину, который и излагал заранее согласованную точку зрения спикера.

Эта троица работала с Мезенцевым не первый год, пользовалась абсолютным доверием, разумеется, в вопросах, касающихся легальной деятельности народного избранника. И сейчас получалось, что кто-то из них предал хозяина. По крайней мере, Зуб недвусмысленно на это намекал.

"А если он сам и стащил диск?!" – эта мысль была настолько неожиданной, что спикер даже вздрогнул. Покосился в сторону-"авторитета" – его страсть иметь на каждого ближнего компромат была прекрасно известна узкому кругу наиболее доверенных лиц.

– Слава, а не приложил ли ты сам руку? – Андрей Валерьевич оскалился. Какие-то реверансы в такой ситуации просто неуместны.

– Ты!.. – Зуб откровенно растерялся. – Ты че, Валерьевич, с дуба рухнул?! Ты че несешь?!

– А что? – продолжал развивать свою мысль Мезенцев. – Потом мало ли что случится в жизни... а у тебя будет прекрасная страховка...