– Как это?

– Водку пить теперь никто не запрещает, но и водки настоящей, пшеничной не стало. Алкаши гибнут не от алкоголизма даже, а от дешёвого технического спирта, которым подменили пищевой. Убрали цензуру из искусства, но и искусства самого не стало. В Перестройку завопили, что порнографии-де нету у нас, сексу хотим на заморский манер, а то прямо дышать не можем без этого. И что? Теперь кроме порнографии не осталось ничего. Писателей-де прогрессивных у нас не публиковали, а теперь якобы стали публиковать благодаря демократии, книжные лотки завалены «Эммануэлью» и «Анжеликой». А мы и Солженицына читали, и Булгакова в самиздатовских брошюрах. Переснятые по десять раз фото Высоцкого покупали с рук, его магнитофонные записи слушали запоем, наизусть запоминали, чтобы другим пересказать. У меня до сих пор хранятся стихи Высоцкого, отпечатанные на машинке. Я «Белую гвардию» прочитал по такой распечатке и передал следующему, потому что очередь была, кто-то даже от руки переписывал, такая у нас жадность до чтения царила. А сейчас вся запрещённая прежде литература лежит в каждом книжном магазине, но кто её читает? Я, простой рабочий, «Один день Ивана Денисовича» за ночь прочитал, а сейчас школьникам «Му-му» не осилить, выпускники филфаков с грехом пополам знают, чем Алексей ото Льва Толстого отличается. Вот что вам дала ваша свобода хвалёная. Где нынешние Высоцкие, Цои, Тальковы? О чём сейчас пишут песни, стихи? «Я сношался целый день, а под вечер стало лень»? У меня сосед на весь дом крутит шлягер: «Мой половой рефлекс настроен был на секс, но подвели меня носки. Потому что на мне были грязные, потные, рваные, вонючие носки!». Ни рифмы, ни юмора, ни изюминки. Потом про грязные трусы такой же «шедевр» кто-нибудь напишет. Новых мелодий нет вообще. Чем дальше, тем больше певцов перепевают на новый лад песни советских композоторов. И эти песни можно слушать бесконечно, они не надоедают, кто бы их ни пел. А сейчас что? «Девчонки, кто-то сзади подумал, что мы бляди» – и это всё, что наши диссиденты от искусства хотели сказать, а кровавые коммунисты не позволяли? Я понимаю, что искусство должно быть выше обыденности, но не до такой же степени. Долдонят, что раньше свободы не было, а сейчас этой свободы – ешь не хочу, но почему-то никому не радостно. Наивные только мечтали, что с падением советского режима уйдёт цензура и начнётся расцвет искусства и творчества, а вместо этого на экраны хлынула пошлятина, безвкусица, чернуха. И это всё, что хотели сказать «великие художники», а «тираны» им не давали? Вот что бывает, когда свобода как снег на голову падает. Советские режиссёры даже, казалось бы, самые безобидные картины пробивали с большим трудом, за каждую реплику воевали, за каждый кадр, а сейчас такую мерзость показывают, и никто это барахло класть «на полку» не собирается. Казалось бы, что хочешь снимай, да только где они – нынешние Герасимовы и Гайдаи? Никому не надо отчитываться перед первым замом второго председателя Госкино, перед комиссией из передовиков производства и ли даже КГБ, не дай бог, конечно, но никто ничего и не снимает на таком уровне, как это было при цензуре. Все фильмы как близнецы-братья: там кому-то морду набили, тут кого-то оттрахали, вот и сказке конец. О ком снимали Рязанов и Данелия? О людях. Им не давали, мешали, запрещали, но они добивались, спорили, доказывали, шли на художественные уловки, творческая мысль работала на пределе. Сейчас пишут, что даже «Покровские ворота» зажимали, «Кавказскую пленницу» и «Я шагаю по Москве» грозились «положить на полку», хотя, казалось бы, за что?

– Это называется «феноменом цензуры», в журнале «Психо-тихо» хорошая статья на эту тему была, – поделился своими соображениями Некрасов. – Кстати, проблема многих русских людей, которые теперь живут гораздо свободней, чем при советской власти, но не понимают, куда бы эту свободу приложить. И возникает загадка загадок: как в стране жесточайшей цензуры, при тоталитарном режиме существовали великая литература, великий театр и великий кинематограф? А как стало всё можно – нет ни театра, ни кино, ни литературы. Получается, что искусство без цензуры не живёт, когда не с кем спорить, художнику некуда стремиться, главное, «бабки отбить». Цензура похожа на берега у реки. Представьте себе реку без берегов: всё растекается и возникает болото, в котором никак не сформируется течение, ничего не может вырасти. А когда-то рождались шедевры.

– Вот именно, что рождались, потому что рожать тяжело, а перед этим ещё вынашивали идею. Теперь спьяну тяп-ляп и готово: «А если кому не нравится, то я для вечности творю». Раньше показали бы тебе вечность. Хрущёву или Брежневу чего-нибудь не понравилось и всё: пиши пропало. Нынешнее поколение и не поймёт, чего такого крамольного власть в таких замечательных фильмах тогда могла усмотреть. И в таких условиях запретов и жёсткой цензуры художники умели творить, создавать лучшие свои произведения, а сейчас преград никаких нет, но и художники куда-то исчезли. Одни музы остались. Актёра показывали, которого и в кино-то никто толком не видел, зато всей стране известно, что у него уже пять муз за этот год в койке сменилось. Теперь, видишь ли, каждому гению не достижения в творчестве, а музы нужны. И были бы музы, а то такие лахудры драные на их роль претендуют, что распоследний привокзальный бомж побрезговал бы с такими «музами» дело иметь. А как же Раневская, Орлова или Ахматова прославились без муз? Уж на что великий Евгений Самойлов красавцем был, и то с одной женой почти семьдесят лет прожил, никак его богатейшему творчеству это не мешало. У нынешних в плане творчества ничего не видно, зато муз меняют дважды в неделю, аккурат как трусы. Какой-нибудь нервный ханурик скачет из постели в постель, и при этом на телевидение и в газеты лезет, чтобы всех своевременно оповещать об изменениях в своей личной жизни, которая с каких-то пор стала словно бы и нашей. В работе никак себя не зарекомендовал, в духовной культуре тоже замечен не был. Тяжко смотреть на таких музолюбов после Самойлова-то или Черкасова. Сброд какой-то. Благодаря их стараниям принято считать, что творческий человек просто обязан вести себя непотребно и грязно. И чем больше из кожи вон лезет, тем больше, значит, у него таланта. Или тут взахлёб рекламировали фильм, как баба с бабой любовь крутят. И это то, ради чего люди свободы так хотели? Кого эта свобода обогатила? В том-то и беда, что такая свобода нужна только дегенератам, которых бог ни на что не раскрыл, и ничего не остаётся, как только сиськой трясти или писькой скрести. Дело нехитрое. Главное, что любой безработный осилит, чтобы и с такой «работы» не вылететь.

– Но таково новое искусство.

– Хм, бывает или искусство, или неискусство. Оно не может быть новым или старым. Можно, конечно же, кусок дерьма назвать искусством и убедить в этом значительное количество дураков, но дерьмо останется дерьмом и искусством никак не станет. Я не понимаю, почему ваше поколение такое нетребовательное? Вам чем хуже – тем лучше. У разбитого корыта сидите и утешаете себя, что у кого-то и такого нет. Ведь всё нынешнее искусство и пропаганда именно разбитое корыто, которое некуда употребить. Вместо фильмов – чернушка с порнушкой, вместо музыки и песен – какофония с перематом, вместо любви – скотство, а вы доказываете, что вы счастливее нас. Жалко мне вас, вот что. Вам труднее всего будет.

– Это ещё почему?