— Любишь? — расхохотался Шклярский. — Да ты что? Ну ты насмешил, Лунц! Влюбиться в такую дуру, у которой в голове только деньги? Да она за них готова на что угодно и с кем угодно! Непонятно, кстати, как у такого папы вообще могла получиться такая дочь. Вроде росла в приличном доме…

— Замолчи, — прошипел Лунц. — Я ее люблю.

— Раз любишь, тогда тем более поселюсь! — веселился Шклярский. — И самое интересное, что и она со мной поселится. Потому что я буду с домиком, а ты, Лунц, — без домика. Ха-ха!

— Мне что-то нехорошо, — с трудом произнес директор музея, пытаясь ослабить галстук. — Мне нужен стакан воды.

— Нужен, так пойди и налей, — фыркнул Шклярский. — И не вздумай помереть тут, у меня в ванной, а то как же я останусь без собутыльника! Или придется допивать твой коньяк с твоей же блондиночкой? Ладно, Лунц, не буду тебя больше пугать, а то ты и впрямь какой-то фиолетовый, как бы тебя паралич не разбил, герой-любовник ты наш. Романтик, поди ж ты…

Господин Лунц не слушал, что еще кричал ему Шклярский. Он взял со стола один стакан со стертыми полосками и ушел в ванную. Там он открыл кран с холодной водой, достал из кармана маленький пузырек и перелил его содержимое в стакан. Аптекарского средства было совсем немного, несколько незаметных прозрачных капель на дне — ни вкуса ни запаха. Потом Лунц закрыл кран, вернулся в комнату, поставил стаканы рядом и плеснул в каждый из них коньяка из пузатой бутылки. Шклярскому было всё равно, какой стакан брать, поэтому Лунц сам подвинул ему нужный.

— Ну что, Лунц, раз такое дело, то давай за любовь? — Шклярский размашисто чокнулся о стакан директора музея и залпом опрокинул в себя содержимое. Потом причмокнул, вкусно поморщился и хлопнул Лунца по плечу, потянувшись к нему через столик.

— А хороший какой у тебя коньячок, Лунц! Давно такого не пил. Вот спасибо, угодил, я и не ожидал, что ты прискачешь с подарками. Да, кстати, а деньги-то где? Ты мне голову не дури, ты давай деньги, а то, может, решил меня напоить до беспамятства, а потом прикинуться, что ты мне их отдал, а я позабыл? Так вот, со мной такие номера не проходят. Я, Лунц, пью как верблюд, и мне никогда ничего не бывает, я всегда всё помню.

Директор музея изящных искусств всё это время не спускал с него глаз, потом выпил до капли свой коньяк, поставил стакан на стол и налил из бутылки еще.

— Я же говорю, Лунц, ты частишь. — Шклярский погрозил ему пальцем. — Но коньяк отменный. Ради такого коньяка и умереть не жалко. — Бывший директор музея даже не подозревал, насколько близок он был в этот момент к истине. — И где же ты его взял, такой коньяк? Небось, из подношений? Это правильно, Лунц, правильно — доспехи и дикобразов — музею, а коньячок себе. Ну, и то верно, кто его там, в музее, пить будет…

Шклярский вдруг замолчал и сделал глубокий вдох. Но потом продолжил как ни в чем не бывало:

— А что еще из подношений осело у тебя в кладовых? Расскажешь под коньячок?

Он поднес к губам стакан, но вдруг остановился.

— Как-то у меня тут душно, Лунц, тебе не кажется? — сказал он.

— Да, очень душно, — кивнул директор музея, не сводя с него пронзительного взгляда. — Я тоже скверно себя почувствовал, но попил воды, и меня отпустило.

— Ну, я не такой осел, чтобы хлебать воду, — хмыкнул Шклярский. — Я не ты. Я лучше приму коньячку.

Он сделал глоток, но тут же поставил стакан на стол, встал и подошел к балконной двери.

— Может, тебе открыть дверь? — спросил господин Лунц. — Выйдешь на балкон, подышишь, раз неважно себя чувствуешь.

— Она не открывается, — выдохнул Шклярский. — Привинчена намертво. Это же не гостиница, а крысиная дыра… где я… по твоей милости…

Ему становилось всё тяжелее дышать.

— Может, тебе вызвать врача? У тебя нет проблем с сердцем?

— Да пошел ты! Со мной всё в порядке, все проблемы, Лунц, только у тебя… И с сердцем… И с давлением, и еще кое с чем… Ха! Твоя девка мне рассказывала…

Он вдруг закрыл ладонью глаза и стал опускаться на пол.

— Давай я вызову скорую, — предложил Лунц.

Конечно, ему было страшно. Но в то же время он никогда не чувствовал себя так уверенно. Он даже вызвал бы скорую, он готов был дать Шклярскому шанс, но он знал, что из этой схватки только он один выйдет победителем.

— А скорую… засунь… себе в жирную… жопу… — просипел Шклярский. — Куда мне скорая, это же одна шайка с полицией. Ты еще… в городскую больницу меня отвези.

— Как хочешь, — спокойно ответил господин Лунц. — Я просто предложил. Я же вижу, тебе нехорошо. Может, не стоило пить? Может, хорошие напитки ты пить не умеешь?

— Мне плохо, — вдруг сказал Шклярский. — Мне что-то плохо, Лунц…

— Ну, что же, прекрасно, — сказал директор музея изящных искусств. Этими словами он обычно заканчивал свои публичные лекции.

Он поднялся с кресла, закрыл пробкой коньяк и аккуратно убрал бутылку в портфель. Потом достал пачку влажных салфеток и начал старательно протирать стол и деревянные подлокотники кресла, на котором сидел.

— Что ты делаешь? — угасающим шепотом спросил Шклярский.

— Навожу порядок, — совершенно спокойно ответил директор музея.

Потом подошел ближе, наклонился к Шклярскому и посмотрел ему в лицо.

— Я навожу порядок в своей жизни, Иосиф, — сказал он. — Потому что только я в ней хозяин. И я никому не позволю топтаться по ней грязными башмаками. Смотри на меня, Шклярский, и запоминай напоследок. Это я — хозяин. Ты не на того замахнулся.

И только в этот момент на вечно довольном и надменном лице Иосифа Шклярского появилась гримаса ужаса. Он понял, что с ним происходит, но не мог в это поверить.

— Ты? — спросил он одними губами, потому что в легких у него почему-то закончился воздух, а пятно света перед глазами стремительно сужалось. — Ты?! И меня? Меня…

Свет исчез, всё пространство сжалось в точку, а потом в ушах пронзительно засвистело, и Иосиф Шклярский, не успев ухватиться хоть за что-нибудь в этой жизни, оторвался от собственного тела и с огромной скоростью полетел куда-то далеко-далеко…

Директор музея изящных искусств господин Лунц не стал пинать труп поверженного врага. Он надел тонкие резиновые перчатки и аккуратно прибрался в комнате, чтобы не оставить никаких следов своего пребывания, тщательно вымыл стаканы и протер все подлокотники, выключатели и вообще все предметы, которых он мог касаться. Он делал всё не спеша, с удовольствием и даже начал напевать арию из какой-то оперы. Потом он подумал, что давно не был в опере с женой и надо бы сводить ее туда в эти выходные. Интересно, что дают нынче в опере? Наверняка что-то очень модное и прогрессивное. Скачут по сцене раздетыми и кривляются. А так хочется старой и доброй классики. Чтобы всё как раньше…

Уходя, господин Лунц аккуратно, но плотно прикрыл за собой дверь и заботливо повесил на дверную ручку гостиничного номера табличку «Не беспокоить!».