— Но ты, наверное, там теперь святой: смерть мученическую принял…

— Эх, Митя… Это на земле в святые производят, а здесь мы все равны, перед Всевышним все равны… Ну, а теперь прощай, не волен я теперь собой…

Дмитрий очнулся, покрутил головой. Далеко в лесу отдавалось: «Щай!.. щай!.. щай!..» То ли птицы крик ночной, то ли правда душа расстриги полетела, прощаясь, — не понять…

Утром прилетела «восьмёрка» МЧС. На борту были опера, судмедэксперт и люди ФСБ. Снимали на цифровую камеру, описывали, брали отпечатки — делали свою работу. Когда труп расстриги сняли с креста и положили в длинный чёрный полиэтиленовый мешок, Дмитрий, уже давший свидетельские показания, подошёл к старшему следователю:

— Разрешите нам с участковым здесь его похоронить. Всё одно у него родственников нет, а он жил здесь, может, и умереть хотел здесь. Пусть за все глумления над ним он будет похоронен, где жил.

Долго переговаривались и ФСБ, и опера, потом говорили с городом и, наконец, дали добро. Засвистев винтами, вертолёт сделал прощальный круг над урочищем Двух Братьев, взял курс на областной центр.

— Ты что это задумал? — Колесников не понимал Дмитрия. — Нам-то это зачем? При соцзащите есть специальные люди, которые этим занимаются.

— Ничего, Николай, похороним мы его по древнему славянскому обычаю. Церковь его отринула, люди отринули и погубили. Предадим его огню, как в старые времена. Тогда душа освобождается от всего: от грехов и от добродетели. Она как бы заново рождается. У него тут лодка, сбитая из старых досок, — вот это и будет его ладья.

— Так как бы гроб надо делать… — не унимался Николай.

— А гроб — это та же лодка, Коля, только две лодки… Христианство нового ничего не придумало…

Натаскали смолёвых дров, сложили заготовленные расстригой дрова, принесли лодку от ручья. Завернув труп расстриги во все его вещи, положили, что было из его припасов, тоже в лодку. Сверху положили обрывки его рясы и большой медный крест.

— Но вот и всё! Готов ты в дальнюю дорогу, — подняли лодку на костёр. — Как начнёт солнце идти на закат, так и запалим — так по древнему обычаю положено, Николай. Солнце ведь тоже умирать идёт, вот и расстригу с собой заберёт…

Николай удивлённо посмотрел на Лешего, но ничего не сказал: раз так говорит — значит, знает. Вскоре яркий свет залил урочище Двух Братьев, чёрный дым уносился в вечернее весеннее небо, а на бревне перед избушкой сидели два цивилизованных человека, совершивших обряд своих предков.

— Ты, Дмитрий, давно этот обычай знаешь? Видно, не зря люди говорят про отца твоего и мать? — в упор, не отводя глаз, спросил Николай.

— Нет, недавно узнал, когда в коме был. До этого только догадывался. Я много тогда чего узнал. Много понял, что никогда бы не понял здесь на земле. Я скорее был между небом и землёй… Там всему учился, что на земле не постиг. В небытии был, как Невзор…

Вороны, наблюдавшие за огненным погребением, стали сниматься со своих мест, громко крича. Полетали над поляной и канули в глубине темнеющей тайги. Поднявшийся ветер разметал пепел расстриги над урочищем Двух Братьев, и последний закатный луч, скользнув по воде, растаял в ней, захватив с собою душу расстриги, который потерял и вновь обрёл здесь веру в себя.

— Мир праху твоему…

— Мир праху твоему…

Дмитрий с Николаем поднялись и направились к берегу. Переночевав у лодки, с первыми лучами направились в обратный путь.

Дома ждала заплаканная Валентина с покрасневшим от слёз хлюпающим носом. Увидев Колесникова с Дмитрием, сбежала с крутояра и встречала лодку, стоя в воде, намочив платье. Сарафанное радио уже разнесло новость по всей округе.

Банду изуверов взяли ещё в тот же день, на пристани Красноярска. Красноярские опера ждали их всего несколько часов. И вот, рассекая стремительно воды Енисея, подошёл и пришвартовался белый красавец — «Скиталец». К пристани подрулил старенький джип, но люди не выходили — ожидали. Когда же на борт поднялись фээсбэшники, джип хотел скрыться, но ему перегородили дорогу люди в милицейской форме. С борта «Скитальца» вывели пять человек, последний матерился на весь речной порт. Это был нотариус. Это у него составлял завещание расстрига. И это он продал информацию крутым ребятам за десять процентов от вклада. Во все времена были иуды, только такса повысилась со временем. Всех посадили в «Газель» и отправили по новому месту жительства. Вот только надолго ли?…

После поездки с Колесниковым в урочище Двух Братьев Леший продал свои «Жигули», а на вырученные деньги купил себе пасеку. И теперь всё лето строгал и пилил, готовил рамки и улья. Пчёл выставил по краю оставленной под мелочь земли и теперь целыми днями находился с ними. Лето выдалось на славу, он наблюдал за полётами пчёл, подставлял им вощину в магазины, налаживал летки́, вешал прилётные доски для роёв. И впервые за это время ощутил себя счастливым.

Часто приходил к нему участковый. Они подолгу разговаривали, но не касались той страшной темы распятья. Николай дослуживал последний год и тоже, как Дмитрий, решил заняться пчёлами. Он помог построить омшаник Дмитрию, помогал ему ловить рои и сажать в новые ульи, уже сделанные руками Лешего. И когда в первом роевом улье появился расплод, а пчёлы оттянули всю вощину и наполовину заполнили её мёдом, он подарил этот улей Николаю. И этим самым заразил участкового. Тот тоже стал пилить и строгать и ещё сам поймал в лесу один рой. После первой качки мёда Дмитрий поставил свою первую медовуху, пьяный мёд, как говорила Ведея. И тут ему на память пришли слова её:

— Ты сон-траву на мёде осури, и в сон мой сладостный войдёшь…

Он залез на чердак, только никакой травы там не было. Пахло пылью и нагретой кровлей.

— Но ведь Снежа принесла траву… Так мне казалось… Так неужели это только сон и вымышленная сказка?

Он побежал к бане. Он же помнил, что Снежа пришла с травой! Забравшись по венцам на чердак, увидел под стропилиной небольшой пучок травы. Он знал эту траву, она часто встречалась ему. Дмитрий взял в руки пучок, отделил несколько веточек, унёс и засунул в бочонок с медовухой. Поставил бочонок на солнцепёк и сел, задумавшись: «Я, наверное, схожу с ума, но ведь я помню всё, я слова не забыл…» Но Ведея не пришла в его сон, хотя медовуха выстоялась и получилась на славу. Они с Колей Колесниковым пили у него в беседке после бани. Оба так и уснули за столом. Валентина постелила Николаю тут же на лавке, накрыв его тёплым одеялом, а Дмитрия насилу увела в дом. Утром, когда Колесников ещё спал, Дмитрий проснулся, поглядел на сонную Валентину. Она открыла глаза, улыбнулась ему и, перевернувшись на бок, снова уснула.

«Ну вот и конец сказке, — подумал Дмитрий печально. — Конец красивой сказке…» Он долго жил в ней, но всё когда-то кончается, кончилась и она. Принесла только в душу странное чувство безвозвратной потерянности. Жаль, что всего этого не было… Но он многое приобрёл — не материальное богатство, а богатство души. Скорее, это было в нём самом, но нераскрытое, в стадии эмбриона, спало до поры до времени. И на счастье или несчастье крутануло тогда на подпиленном пеньке сосну? А он, как ребёнок, с пилой в руках на белку загляделся. Только вот откуда она взялась? А потом удар, и женский крик по тайге. И он в болезненной памяти прожил очень интересную жизнь, которая принадлежала только ему, ему одному. Но там было хорошо, в этой жизни, в этой сказке… Только всё это кончилось.