— Вот он, мир того давнего времени, о котором говорил Невзор! И я теперь понимаю его. Может, и отец под старость лет это понял и ходил в лес без ружья. И никто никогда не трогал его, ни один зверь. Да что отец! И дед Аридаков, и Гоша Таурин имели по три драные сети, а новые не хотели заводить. Говорили: «Нам и этого хватает, с голоду не пухнем». И ведь действительно хватало! Всегда в доме и рыба была, и дичь — на прокорм хватало. Вот почему они подшучивали тогда над Лешим, вот почему говорили: «Лишнего из тайги не вынесешь! Сколько она даст, столько и возьмёшь». Природа, она не мстит, но и хапуг не прощает. И действительно, во всём надо знать меру… Для чего нужна была ему вторая избушка? Богаче жить захотел… Вот одну сеть сейчас ставит и без рыбы не живёт… Странно как-то… А лес, он понимает, умереть с голоду не даст. Только его тоже понять надо. Жалко, это только с годами приходит. Раньше бы… Наверное, что-то должно в душе созреть, выстояться, тогда и лес, и небо своим откровением поделятся.

Дмитрий пошуровал палкой костёр, чтобы не чадили головешки. Искры ринулись огненным комарьём в небо и растаяли в дыму — унёс их ветер. Пламя с новой силой потянулось к Дмитрию, осветив небольшой обережный круг.

Два дня пути по сырой тайге не прошли для Дмитрия даром. На исходе второго дня почувствовал усталость и температуру. Но путь был на исходе. Уже пахло деревенским дымом, взлаивали бурановские собаки. И вот за редкой берёзовой рощей показались первые дома. Накренившаяся избушка бабки Евсеихи была первой. Неухоженный огород, поросший репьём и полынью, поломанный забор. «Ну вот я и дома, — подумал Дмитрий и пошёл не улицей, а тропинкой по берегу реки. С этой тропинки можно попасть прямо в огород своего дома. — Поди, ещё не ждёт».

Но печь топилась, и даже во дворе пахло свежеиспечёнными пирогами. Свет ещё не зажигала, и в окнах было темно, только отблеск огня русской печи бился на стекле. Пахло и банным дымом. «Ждёт!.. Только вот откуда знает, что приду? Видно, тоже чувствует… А может, Ведея ей это сказывает?

Бабы, ведь они больше мужиков предчувствуют. Зря говорят, что волос длинный, а ум короткий — не так это. Только мысли у мужика левые о другой бабе появятся в голове — так путная жена уже чует, что её кот на сторону намылился. Но это, что касается женщин. А в другом они как будто спят, не до этого им. Вот и пойми их характер. Против всякой логики идут, как будто черти их гонят. А ведь вычислят, кто и с кем, и когда.

Тут, конечно, ещё их бабий телефон срабатывает беспроводной. И как только умудряются? Иногда диву даёшься. Ночью, бывает, что случится: мужик ли бабу погоняет или где молодёжь передерётся, девку не поделят — к девяти утра все бабы знают. Фантастика!»

Дмитрий улыбнулся своим мыслям и вошел в сени. Дверь из дома распахнулась, вылетела Валентина:

— Ну, слава богу, пришёл! А я уже с обеда жду, а тебя всё нет.

— А кто тебе сказал, что я сегодня приду? Бабы?

— Какие бабы? Чувствовала, да и сон видала. Подумала над сном-то… Ну, думаю, сегодня явишься. Видела, как Трезорка, щенок, в дом зашёл и виляет так хвостом. Да так ему будто радостно в доме! Да, Колесников что-то приходил — сказал: тебя надо…

— Ну так позвони, пусть придёт! А вообще-то нет, не надо: температурю, приболел малость.

— Так давай в баню! Что мы стоим-то в сенцах? — Она засмеялась радостно, кинулась в дом, по пути скидывая полотенце со стула, и отодвинула обувь свою от порога. — А я тут пироги затеяла, знала, что придёшь. Твои любимые — и с нельмой, и с клубникой.

— С клубникой я люблю, — усмехнулся в глаза Валентине. — Ещё от Евсеихи дух пирогов несло. Кого, думаю, так встречают?

Та смутилась, опустив глаза.

— В баню иди, клубничник… А ты и правда другой стал, совершено изменился. А я боялась. Думала, может, злой будешь после болезни, психованный, руки распускать, как другие мужики, начнёшь. А ты, наоборот, добрее стал. Может, это нежность к Ведее, а не ко мне? Прости меня. Болтаю, что попало, только душу твою тревожу.

— Перестань, всё нормально. Она живёт только в моей памяти. Откуда и когда она пришла — никому не ведомо. А ты со своей ревностью. И ты знаешь, может, я ей жизнью обязан? Не говори больше о ней: это только моё, и ничьё больше, я просто прошу тебя. Давай в баню, спину мне попаришь. Жизнь, она идёт, и останавливать, а тем более что-то решать вопреки судьбе, не стоит, да и не дано нам это. Ты просто этого не понимаешь. Всё! Ничего больше слушать не хочу, ни от тебя, ни от кого более!

Выпив полстакана водки с чёрным перцем, чтобы пар его пронял до самых костей, а водка изнутри тоже помогла, он направился к бане. Сдав каменку и посидев в беседке, пока скатится угар, он дождался Валентину с бельём и, раздевшись здесь же, в беседке, до самых трусов, шагнул в бесцветную пелену горячего пара. Баня была на славу! Валентина раза два выскакивала охлонуть на улицу, Дмитрий же даже не спустился с полка́. Он лежал, кряхтел, исходя потом, но не вставал — ленился.

— Ты там не угорел? — просунулась в дверь Валентина.

— Ты пройдись-ка ещё веничком пихтовым. Да двери прикрой — холодом несёт!

Привстал, плеснул ещё ковшик на каменку и снова лёг, сильнее натянув меховую шапку на уши. От пихтового веника и водки слабо кружилась голова, и ему казалось, что он опять у костра в тайге на Каменной речке.

Утром спозаранку явился участковый: уже знал, что Дмитрий вернулся из тайги. Прошёл, сел к окну и долго смотрел на улицу. Там редко падал большими хлопьями снег, без ветра плавно кружился над замёрзшей землёй, словно показывая, что зима пришла и теперь спешить некуда, и он поспеет укрыть всю землю до каждого клочка. Солнце из-за снежных туч не могло пробиться, и утро было серым и оттого неприветливым и хмурым. Хмурым был и Коля Колесников, две глубокие морщины пролегли по его щекам.

— Ты чего такой задумчивый? Случилось чего?

— Да я всё про Светоярова, Дмитрий. Вчера опять в управление из ФСБ звонили. Им заинтересовались, да по-настоящему. Они уже и здесь были, полдеревни опросили: кто последний видел, и когда он ушёл, и с кем выпивал.

— А что за интерес у ФСБ такой?…

— Да есть причины…

— Да нет его! Понимаешь, нет! Не знаю, веришь ли ты мне или нет, но ушёл он, ушёл вместе со Снежей.

— Снежей тоже интересовались, только по ней ничего нет. Видели его с женщиной, а кто, откуда — никто не знает, говорили, что приезжая. По данным ФСБ, он нелегально перешёл все границы и засветился во французском легионе.

— Брехня это всё, Коля!

— Да скорее, что нет! Здесь не нужен стал никому — сами же они его с малых лет воином растили, а потом бросили на произвол судьбы — и что ему оставалось делать? Вот, поди, и ушёл. Не из-за денег ушёл. Он привык, когда рядом война — для него это жизнь. А его, здорового мужика, на пенсию по инвалидности. А он просто чувствовал, что не нужен стал. В бандиты он не пойдёт — не та натура. Может, и рискнул. Вот только что за кордон ушёл — не верится мне! Он ведь родину любил, ради неё он бы и жизни не пожалел — я его знаю. Ну, если даже и ушёл, как он там? Языка не знает…