ней, полюбовался линиями высокой груди, мраморной кожей бёдер, провел рукой по упругому животу, зарывшись пальцами в золотистый пушок в самом его низу.

— Саша, ты хочешь за меня замуж выйти?

Видимо, такого вопроса она не ожидала. Привыкшую к околичностям, полунамёкам и недосказанностям, Александру каждый раз ставила в тупик моя манера задавать вопросы прямо, называя вещи своими именами.

— Отчего ты так решил? — деланно лениво спросила она, проведя тонким пальчиком по твердой горошине соска.

При этом глаза её прикрылись, а тело чуть выгнулось, будто бы от наслаждения. Для меня это означало, что женщина решила увести беседу от внезапно опасной темы. Ну а раз так, я не стал ей в этом мешать. И мы вновь погрузились в бездну разврата и порока.

Наутро наше прощание, обычно игривое и заполненное взаимными шутливыми подначками, вышло неловким и скомканным. Александра, умная женщина, прекрасно поняла мой вчерашний вопрос. А её нежелание давать на него ответ вполне подтверждало мои выводы. Не сказать, чтобы я был влюблен в неё. Но, видимо, какая-то душевная привязанность всё же возникла. С моей стороны — так точно. И поэтому я сейчас сидел один в купе и с раздражением глядел на ящик шампанского, водруженный на противоположное сиденье. Мне хотелось водки.

Глава 24

Я маялся до самой Москвы. Виду старался не подавать, пытался улыбаться, даже поспал вполглаза. Но Клейста провести было не так-то просто. Наутро, едва повернули к Петербургу, он ухватил меня и потащил в вагон-ресторан, по дороге сурово выговаривая:

— Владимир Антонович, я не знаю, с какой стати вы так убиваетесь, но на кону сейчас ни много, ни мало, миллион! Наша репутация, наше будущее, наши мечты и планы, в конце концов. Сейчас вы непременно выпьете. Водки или коньяку — это уж как вам будет угодно, плотно закусите, а после как следует отдохнете. К завтрашнему утру вы должны быть в полном порядке. Да что там должны — просто обязаны! Или прикажете мне садиться за руль «Молнии»? Так гонщиком зарегистрированы именно что вы. Сколько вы проедете в таком состоянии? Вряд ли даже до Бологого дотянете. Вы помните, какие у нас были планы на этот счет?

Я молчал, признавая его правоту и позволяя вести себя из вагона в вагон. Я и сам хотел прекратить эту дурную хандру, но моё настроение логическим доводам никак не поддавалось.

В вагоне-ресторане было шумно и оживленно, и на первый взгляд, все места были заняты. Клейст даже несколько растерялся, но местный халдей провел нас к одному из столиков, за которым нашлось два свободных места.

У окна друг напротив друга устроились пожилой мужчина с явно избыточным весом и юная девушка. Не то, чтобы совсем ребенок — лет восемнадцать, или даже чуть старше. С первого взгляда было видно: отец и дочь. Ещё было заметно, что от матери девушка взяла, всё-таки больше, и это не могло не радовать. Судя по нарядам, они последние несколько лет провели в несусветной глуши. Ну и богатством похвалиться, очевидно, тоже не могли: перед путешественниками в тарелках была какая-то серая каша с куском вчерашнего черного хлеба.

— Вы позволите присесть? — обратился Клейст к мужчине.

Тот оценивающе взглянул на механика и, видимо, признал его достойным совместной трапезы.

— Садитесь, пожалуйста.

Клейст тут же уселся рядом с девушкой, мне же досталось место рядом с её отцом. Соседство не из самых приятных: рядом с человеком такой комплекции уместиться за столом было трудновато, но это неудобство искупал прекрасный вид на интересную девушку. Тут же подскочил официант:

— Что вам угодно, господа?

Клейст решил взять управление на себя:

— Нам угодно графинчик хлебного вина и к нему достаточное количество хорошей плотной закуски.

— Будет исполнено.

В ожидании заказа мы принялись знакомиться.

— Разрешите представиться: Николай Генрихович Клейст, механик.

Прежде, чем назвать своё имя, я искоса бросил взгляд на своего соседа и успел заметить, как он недовольно поморщился. Что это? Снобизм?

— Стриженов Владимир Антонович, гонщик и отчасти промышленник.

Очевидно, толстяк был уже не слишком рад нашему соседству, но отменить свое разрешение без потери лица он уже не мог.

— Огинский Петр Фомич. Из тех самых Огинских.

«Тех самых» было старательно подчеркнуто голосом. Про Огинских я немного слышал и, в первую очередь, конечно, о знаменитом полонезе. Но поскольку никакой титул не был присовокуплен к имени, можно было сделать вывод, что Петр Фомич принадлежит к мелкой побочной ветви рода, ныне обнищавшей и готовой вот-вот угаснуть.

— Дочь моя, Елизавета Петровна, — исполнял обязательную программу Огинский. — Вышла в возраст, и ныне мы следуем в Санкт-Петербург для надлежащего представления в Вареньки в общество.

— Очень приятно, — произнес я и, вспомнив наставления прадеда, присмотрелся к девушке.

Она была мила. Даже, наверное, красива. Но фигуру скрывало старомодное глухое дорожное платье, а лицо — небольшая вуалетка. Впрочем, я сумел рассмотреть, что кожа её чиста и свежа, а щеки, несмотря на темную одежду, лишены болезненной бледности. На такую девушку стоило попытаться произвести впечатление, и я чуточку распустил хвост:

— Мы с Николаем Григорьевичем тоже едем в столицу, но, в отличие от вас, для участия в больших Императорских гонках.

— Так вы тот самый Стриженов, о котором писали «Московские ведомости»? — оживился Пётр Фомич.

— Я не знаю, о ком писали «Ведомости», но среди участников Императорских гонок другого человека с такой фамилией нет.

Огинский достал из внутреннего кармана сюртука газету, развернул её и попытался сравнить лицо на мутной фотографии с оригиналом.

— Определенно, это вы, — заключил он. — Я буду рад скоротать дорогу в вашей кампании.

Тем временем, официант принес запотелый графин с двумя рюмками, две порции яичницы с ветчиной, сырное и мясное ассорти, тонко нарезанный балык осетра, тарелочку с желтым вкуснейшим коровьим маслом и блюдо с ломтями свежего, ещё тёплого хлеба. Конечно, я всё ещё думал о Сердобиной, но мой изголодавшийся организм, оказавшись один на один со столь аппетитным натюрмортом, решил всё за меня. Он задвинул мои душевные страдания куда подальше и просигнализировал: хочу. Клейст, видя это, воспрял духом и разлил беленькую в рюмки. Тут же стало заметно, как сдерживается Огинский, стараясь не глядеть на наше пиршество. Варвара Петровна была более тверда духом, но пытать её гастрономически было бы чересчур жестоко и, как минимум, невежливо.

— Позвольте вас угостить в ознаменование нашего знакомства, —