Засим прощаюсь, твоя матушка.

— Вот, возьмите, — протянул он мне записку. — Быть может, вы сможете отыскать причитающееся вам наследство.

— Возможно.

Я взял листочек, перечел написанное.

— Скажите, Альфред Карлович, а какая мелодия была любимой у Варвары Федоровны?

— Вы знаете, Варенька очень любила музыку. И классические произведения, и романсы, и оперу. Но, на удивление, чаще всего она слушала свою музыкальную шкатулку, доставшуюся ей в подарок от бабушки еще в детстве. Я не знаю, что значила для неё эта шкатулка. Мелодию она играла самую незамысловатую, что-то вроде «ах, мой милый Августин». Но заводила она её часто, и пару раз мне даже приходилось её чинить. Поломка этой игрушки приводила Вареньку почти что в отчаянье.

— А в ней, в этой шкатулке, не было подобных тайников? — Я постучал по футляру с парюрой.

— Не знаю. По крайней мере, я не видел. Правду сказать, специально и не искал. Предвидя ваш вопрос, могу сразу сказать: я уверен, что, переезжая в дом мужа, она взяла шкатулку с собой. И почти наверняка там шкатулка и осталась. К сожалению, больше помочь вам ничем не могу. А посему разрешите откланяться.

— Куда же вы, такая непогодь на улице! Обождите немного, я сейчас переоденусь и отвезу вас на своей «Эмилии».

Разумеется, доставив старика домой, я направился в полицию, к Боголюбову. Тот был, по обыкновению, занят. Еще бы: у полиции всегда полно дел, преступники работают без выходных и в любую погоду. Недавний триумф уже подзабылся, премии ушли в прошлое, а обещанный орден так и остался где-то в далёком светлом будущем. Но для меня у него минутка нашлась. И даже не одна, а штук этак десять.

— Здравствуйте, Владимир Антонович, — подскочил он при виде меня.

— Здравствуйте, Платон Сергеевич. Я к вам опять по делу. Помните, я просил вас проверить гранатовое колье на наличие крови?

— Да, конечно, — уверенно тряхнул головой Боголюбов.

Я был в этом не слишком уверен, но мысли свои благоразумно решил оставить при себе.

— В футляре от колье была найдена вот эта записка.

Я предъявил инспектору клочок бумаги.

Тот пробежал ее глазами, профессионально выцепив главное: перстень и Савелия.

— Вы хотите проверить, нет ли этого перстня среди конфискованных ценностей и допросить мерзавца?

— Вы крайне проницательны.

— С перстнем всё просто. Те предметы, что не были опознаны потерпевшими, хранятся у меня в сейфе. Сейчас поглядим.

Боголюбов извлек из кармана внушительную связку ключей, отпер стоявший в углу за его столом здоровенный несгораемый шкаф и вынул из него один за другим три плоских деревянных ящичка. Водрузил их на стол, открыл и развернул ко мне.

— Вот, смотрите.

Я быстро проглядел украшения. Пришлось с досадой констатировать:

— Увы, здесь нет ничего похожего. Но, может, было что-то среди вещей, возвращенных владельцам?

— Нет, совершенно точно. Там не было ни одного предмета с гранатами.

— Тогда остается только беседа с Савелием, — сделал я вывод. — Но, признаться, я не верю, что этот душегуб, столько лет питавший свою месть скажет хоть слово.

— А вот это вы напрасно. Как раз может, хоть и против своей воли. Поверьте, именно потому, что ему столько лет удавалось водить всех за нос, он считает себя умнее и выше всех остальных. И вполне может либо проговориться, либо дать намек, ниточку — мол, ищите, недоумки. Вас, конечно же, к Савелию не допустят. Даже присутствовать при допросе не позволят. Но я обещаю лично поспрашивать мерзавца, и всё до мельчайших подробностей передать вам.

Пришлось удовлетвориться обещанием Боголюбова. Правду сказать, господин старший инспектор за время нашего знакомства показал себя человеком слова. Но и действительно, опытный полицейский скорее заставит проболтаться Савелия, нежели я.

Оставалась еще одна зацепка: музыкальная шкатулка бабушки. По словам Шнидта, она должна была оставаться в доме Травиных. Идти туда мне отчаянно не хотелось. Но приглашения были, да. И вполне можно будет ими воспользоваться. Но — позже, не сейчас. Через месяц. Пусть сперва Боголюбов сделает своё дело. Да и к старому князю съездить нужно. Он тоже может что-то подсказать.

Князь Тенишев под конец зимы немного прихворнул, и я счел неуместным бередить его душевные раны, покуда он не оправится от болезни. Боголюбов же спустя неделю сообщил, что Савелий на допросе всячески измывался надо мной и князем, но из его слов можно было сделать косвенный вывод, что перстень он никому не отдал и не выбросил. Скорее всего, он был спрятан где-то в доме, но где — загадка. Я махнул рукой на этот клад: до гонок оставалось всего три месяца, и нужно было доводить до ума вторую «молнию».

«Нобель», хоть и с немалой задержкой, прислал нам паровую машину. Установка и регулировка, обкатка на холостом ходу заняли целую неделю. Будь моя воля, я бы выкатил машину на второй же день, но Клейсту важно было довести агрегат до возможного идеала.

Кузов я пока решил поставить «черновой»: некрашеная фанера, неровные обрезы, торчащие щепки, никакой отделки и прочего шика. Но чашеобразные сиденья, уже доказавшие всем удобство и полезность, сразу заняли свои места. И панель приборов была укомплектована полностью. Можно было выкатить мобиль и вовсе без кузова, но я не хотел показывать любопытным даже внешний вид своих новинок. Кроме того, мне совсем не улыбалось после пробных заездов отмывать от грязи внутренности аппарата. И вот так, с чудовищным кузовом, над которым потешались все, кто его видел, мы прибыли на ипподром.

По дороге на нас глазели зеваки, мальчишки надрывали со смеху животы и некультурно тыкали пальцами. Но мы на это внимания не обращали. Придет время — и все ахнут. А всех отличий — другой наряд всё того же мобиля.

Дороги были еще недоступны для высоких скоростей, но яркое мартовское солнце уже растопило снег на улицах, оставив лишь сугробы, которые всю зиму старательно насыпали дворники. Беговая дорожка ипподрома и, по совместительству, гоночная трасса мобилей, была хоть и сырой, но тоже полностью очистилась от снега. Я сел за руль, Клейст, как всегда, приготовился замерять время, а прекрасная гонщица Анастасия, с уже хорошо заметным животом, осталась в «Эмилии». Хоть и формально наступила весна, хоть воздух стабильно нагревался в плюсовую сторону по шкале уважаемого шведского астронома Цельсия, но до настоящего тепла было еще далеко.

Я волновался сильнее, чем на всех предыдущих стартах. Всё-таки