– Твоим сестрам… – Джейн сделала паузу. – Им понравились подарки?

– Понятия не имею. Они писали мне короткие письма, когда были детьми, но я никогда не знал, что писать им в ответ. В конце концов я просто спрашивал, что им прислать, и они отвечали. Теперь мы общаемся лишь через управляющего корнуоллским поместьем.

– Но это… ужасно!

Эдмунд глубоко вздохнул.

– Так лучше всем нам. Они получают то, что хотят, а я знаю, что о них заботятся.

– Если считать, что купить кому-то шляпку – значит проявить заботу, то ты прав.

Джейн немедленно пожалела о сказанном: ведь приехала сюда она не для того, чтобы ссориться, наоборот, хотела узнать, чего желает Эдмунд и что сделает его счастливым, почему никогда не навещает семью в Корнуолле, почему поднялся сюда взглянуть на давно забытый, судя по пыли вокруг, портрет.

Но Эдмунд не стал с ней спорить, а, склонив голову, без всякого выражения сказал:

– Я так не считаю. Но это все, что в моих силах.

– Почему же?

Джейн хотела спросить, по какой причине он не желает возвращаться, что с ними случилось, но решила лишь сменить тон на более мягкий.

– Мы перестали быть семьей уже много лет назад, если вообще когда-то были. Потребовался портрет, вот нас и собрали вместе.

Эдмунд накрыл картину тканью.

– Неудивительно, что не смог сохранить наш брак: родители показали мне дурной пример.

– Что за чепуха! Не все зависит от нашего окружения и его традиций. Если было бы так, то я до сих пор безвылазно жила бы в маленьком домишке, как моя мать, и скорее всего вместе с ней, видела бы одних и тех же людей каждый день, довольствовалась однообразным прозябанием. Если кто-то из членов семьи отличается от остальных, это не делает его плохим.

– Но ведь ты не так уж и отличаешься от своих родственников: я имею в виду Хавьера, – вы с ним похожи: оба упорны и смелы.

Она с ним согласилась, и Эдмунд ответил ей вежливой улыбкой.

– Особняк кузена как раз то место, где ты чувствуешь себя как дома. Тебе можно позавидовать.

– У тебя никогда не было дома?

Последовала тяжелая пауза. Джейн и хотела бы ее прервать, но никак не могла найти подходящие слова.

Даже этим молчанием он показал ей, каким безнадежным было ее замужество. Эдмунд считал себя совершенно негодным ни на какие отношения.

– Ты неправ, – сказала она наконец. – Ты так неправ!

– Хотелось бы, чтобы это было так…

Уж лучше бы он разозлился – на его редкие и краткие вспышки гнева было легче смотреть, чем на такую вот отрешенность.

– Давай спустимся вниз. Мне кажется, мы оба увидели здесь достаточно.

– Нет!

Одним движением Джейн приблизилась к нему и отбросила ткань с портрета.

– Ты ошибаешься, Эдмунд, как, может быть, и я. Порой окружающие влияют на нас, показывая своим примером, что не надо делать. Я не хотела тихой жизни на задворках. Ты не хочешь фиктивную семью, не желаешь играть на публику.

– А кто бы хотел?

Из ее горла вырвался хриплый смех.

– Хоть я и вращалась в высшем свете гораздо меньше твоего, но догадываюсь, что многие.

– Но не ты.

Джейн взглянула на мальчика с портрета. Его лицо хоть и красиво, но уже кажется отчужденным.

– Не я. Я слишком… как ты сказал – упорна и смела.

– Презрение лучше фальшивой любви.

«Болван, моя любовь настоящая», – подумала Джейн, но заставила себя улыбнуться и произнести:

– Но я тебя не презираю.

– У нас ничего не вышло. Однажды ты призналась, что любишь меня, а я не знал, что с этим делать. И так я потерял тебя.

Опять он винит себя. Кто бы что ни совершил – всегда виноват именно он, Эдмунд. Какое невыносимое бремя!

– Ты не виноват в моих чувствах, как не виноват и в том, что не можешь ответить на них.

Эдмунд лишь покачал головой и снова накрыл портрет, а Джейн чуть отступила назад.

– Я не знаю, что такое любовь, но думал, что справлюсь. Теперь понимаю, что поступил самонадеянно.

– Да, ты ведешь себя нелепо. Пожалуй, мне лучше уйти. Продолжай заниматься самобичеванием.

Но едва она сделала шаг к лестнице, Эдмунд позвал:

– Джейн, постой. Скажи, почему ты считаешь мое поведение нелепым?

Медленно, словно нехотя, она развернулась, не зная, с чего начать.

– Глупо считать, что наш брак был обречен, лишь из-за того, что твои родители были несчастливы, и думать, будто ничего не знаешь и никогда не узнаешь о любви из-за их равнодушия.

Эдмунд поднял брови, но Джейн продолжила, не дав ему перебить ее:

– Ты прекрасно знаешь, как влюбить в себя женщину: ты хорош собой, умен, прекрасно воспитан, добр ко всем, а это невозможно, если у тебя пустое сердце.

Она замолчала, вдруг осознав, что муж, полный любви ко всем вокруг, не мог ничего предложить собственной жене.

– Но это вовсе не любовь, а скорее… – Он нахмурился и, как всегда, не закончил фразу.

– Ты уже признал, что не разбираешься в любви. – Чтобы не заплакать, Джейн резко развернулась и направилась к лестнице. – Прости.

Она же баронесса: надо вести себя с достоинством, а не плакать как девчонка. Когда Эдмунд догнал ее у нижних ступенек, от слез не осталось и следа.

– Ты обладаешь замечательной способностью говорить правильные слова так, что они воспринимаются как оскорбление, и, наоборот, обвинение в глупости из твоих уст звучит неожиданно нежно.

Он стоял к ней вполоборота, и она вдруг поняла почему: так можно незаметно увидеть, как собеседник действительно воспринял твои слова.

Вот хитрец!

– Ну и как, доволен?

– Тебя не проведешь!

– Да, в отличие от остальных, – усмехнулась Джейн. – Хавьер считает, что ты прямо как Байрон.

– Я? Байрон? – изумился Эдмунд и покачал головой. – Я действительно болван, если это так.

– Вот в этом ты совершенно прав! Пожалуй, мне пора.

– Я провожу.

Молча они спускались по лестницам, пока не ступили на мраморный пол холла. Джейн вспомнила, каким серым он был до того, как здесь поселилась она, и вдруг подумала: из-за того, что столько лет жил в серости, Эдмунд не понимал, что все может быть по-другому.

– Знаешь, – вдруг сказал он мягко, когда Джейн начала надевать перчатки, – ты тоже ведешь себя нелепо.

– Я? Ни в коем случае! – Она вздернула подбородок.

– Да-да! – Эдмунд поднял руку, словно хотел коснуться ее лица, но не решился и опустил. – Если ты настолько уверена в себе, почему же тогда оставила меня?