Она изучила его лицо до последней черточки, но до сих пор не знала, что скрывалось внутри. Что у него за сердце? Она не знала или знала, но слишком мало… или много. Одновременно.

– Разуверилась…

Признание это ошарашило его не хуже того, что и в любви.

– Понятно…

Эдмунд подошел к ней так близко, что стала видна веснушка в уголке его рта и явственно различим исходивший от него запах – чистый запах цитрусов.

– Могу я поцеловать тебя на прощание?

От неожиданности Джейн захлопала ресницами.

– Что? Поцеловать меня?

Ничего удивительного в вопросе не было бы для пары, едва вступившей в отношения, однако слышать такое от собственного мужа, который уже покрывал поцелуями ее тело и не чувствовал надобности спрашивать об этом раньше, по меньшей мере странно.

Но что, собственно, задумалась Джейн, делало его ее мужем? Только специальный договор, подписи и горстка свидетелей.

«Пожалуйста, спроси еще раз!»

Эдмунд как будто умел читать мысли, добавил:

– Ну да: над нами ветви омелы. Но если…

– Да-да, – перебила его Джейн. – Конечно, ты можешь меня поцеловать.

Его глаза потемнели, будто давно сдерживаемые эмоции наконец-то выплеснулись наружу. Он взял в руки ее лицо, и Джейн легонько вздохнула. Несколько долгих секунд он только смотрел на нее, словно ошеломленный, и лишь потом поцеловал. Это был поцелуй скорее братский – такой нежный и совершенно лишенный страсти.

Потом его пальцы соскользнули с ее лица, Киркпатрик отступил на шаг и сказал:

– Спасибо тебе.

Если в тот раз, когда она призналась в своих чувствах, его благодарность звучала как извинение, то сейчас он был искренним.

– Возвращайся в любое время, когда захочешь, Джейн, – сказал он тихо, – но только навсегда.

Джейн больше не появлялась с визитами, как Эдмунд и просил. Ему не хотелось выдвигать ультиматум, но, похоже, Джейн восприняла его слова именно так.

Заседания палаты лордов не давали ему надолго задумываться об отношениях с женой. Бойня при Петерлоо произвела большое впечатление на высшие слои общества, и обе палаты парламента были согласны, что необходимо действовать, но никак не могли договориться о том, какими новыми законами следует отвечать на произошедшие беспорядки.

Ситуация не могла не напомнить Эдмунду об Ирландском восстании двадцать один год назад.

Каждый вечер он возвращался домой настолько уставшим, что не прислушивался к тишине, царившей в особняке. Он почти не бывал в гостиной и потому едва заметил, что гирлянда из остролиста над камином начала увядать.

Однажды в палате он встретил Хавьера и осведомился, как поживает Джейн. В ответ услышал, что с ней все в порядке, живет по-прежнему у них, пока никого не убила и не ограбила, учится играть в шахматы.

Так мчались день за днем, пока Эдмунд не обнаружил, что до Рождества осталась всего неделя. Проезжая по улицам Лондона, он вдыхал соблазнительные запахи из кондитерских, слышал веселый звон колокольчиков на упряжках лошадей.

Осенняя морось уступила место снегу, покрывшему мостовые и крыши домов. На улицах стало многолюдно – народ торопился приобрести подарки.

Эдмунд уже позаботился, чтобы его арендаторам выдали к Рождеству достойное количество зерна, мяса и тканей, но слова Джейн не давали ему покоя. «Если считать, что купить кому-то шляпку – значит проявить заботу…»

Нет, он так не считал. Он хотел бы сделать что-то полезное для матери и сестер, но не знал как, поэтому начал с арендаторов. Эдмунд поинтересовался у Браунинга, не желает ли кто-нибудь из них освоить новое ремесло. Письмо заканчивалось вопросом, понравились ли подарки его матери и сестрам, после этого оно было запечатано, отослано, и о нем больше не вспоминали.

Но в мыслях Эдмунд время от времени возвращался к Корнуоллу, приземистым коттеджам, скалам и каменистым холмам, песчаным берегам под неярким солнцем. Вид заснеженных домов из окон кабинета угнетал. Когда его жизнь стала такой замкнутой, что ограничилась только особняком и парламентом?

Впрочем, скоро он вздохнет свободнее. Палате лордов осталось заседать совсем недолго в этом году: после сессии 21 декабря целую неделю заседаний не будет. Многие в это время уезжают из города, а некоторые даже из страны, до самой весны. Что касается Хавьера, то они с Луизой отправятся в Суррей, и Джейн останется одна в их лондонском особняке.

Эдмунд задумался, не вынудит ли одиночество ее вернуться, но понял, что никто и ничто не заставит ее это сделать, пока она сама не примет такое решение.

Вежливый стук в дверь отвлек его от невеселых мыслей.

– Милорд, – послышался голос Пая, – к вам мистер Беллами. Вы примете его?

Ну точно не к добру. Будь проклят этот Беллами… вернее, Тернер. Он ведь собирался покинуть Лондон!

– Да. Проводите его сюда, Пай. И если он оставался один внизу, стоит проверить, не пропало ли что из серебра, прежде чем он покинет дом.

Дворецкий удивленно вскинул брови.

– Я прослежу за этим, милорд.

Спустя несколько минут Тернер появился в кабинете.

– Выглядите весьма агрессивно, – вместо приветствия заявил Эдмунд. – Полагаю, нам не стоит особенно церемониться друг с другом. Закройте дверь и поведайте, какого дьявола до сих пор делаете в Лондоне.

Тернер небрежно захлопнул дверь, а затем вальяжно расположился в кресле напротив Эдмунда.

– Да так, решил украсть пару вещичек.

– Это метафора или признание? Впрочем, что это я! Разумеется, и то и другое. Выверните-ка свои карманы.

Даже не потрудившись убрать мерзкую ухмылку с лица, Тернер издевательски продемонстрировал содержимое карманов и заметил:

– Что ты, мой мальчик! Безделушки я могу украсть у любого. У тебя же я украл кое-что куда более ценное.

– Должно быть, вы о моей жене. Вне всякого сомнения, вы осведомлены, что она больше здесь не живет. Так скажите же, почему вы до сих пор в Лондоне?

– Игра еще не закончилась.

– Закончилась. Вы изволили заявить, что хотели бы вернуться в Корнуолл, как только расстроите мой брак. Примите поздравления, Тернер: вам это удалось на славу, – хотя едва ли требовалась ваша помощь. Как бы то ни было, леди Киркпатрик меня оставила, оставьте и вы. Советую вам убраться отсюда.

Ухмылка на лице злодея на мгновение превратилась в широкую улыбку:

– Как, ты хочешь, чтобы я тебя покинул, оставив имя леди Киркпатрик вывалянным в грязи?

Беседа плохо сказывалась на желудке, и Эдмунд прижал кулак к груди, мысленно моля, чтобы боль ушла.