Пол усмехнулся. Мой комплимент ему понравился.

– Начнешь терпеть хамство от морпеха или любого другого военного – и все, конец. Они же чувствуют себя такими неуверенными в себе, что могут разнести дом и перерезать всех, кто в нем есть.

– А что делали Рути, Ронни и другие, пока тебя избивали?

– Упились до беспамятства, наверное. Кроме разве что Рути, эта никогда сознания не потеряет. Так, бродит себе, ничего не видя, словно оживший труп. Если так подумать, я ее и не видел. Да и будь она там, ничего не изменилось бы. Когда она в таком состоянии, то при ней хоть человека убей. Она решит, что ты дурачишься.

– Говоришь, два дня не был дома? Ребята знают, где ты пропадаешь?

Пол изменился в лице. Он встал и подошел к окну, за которым уже начинало светать.

– Не знают и знать не хотят.

– Почему ты говоришь так?

– Мы здорово поссорились. О, все мрачные и дурацкие детали пересказывать не хочется, началось все из-за какого-то совершенного пустяка. А потом мы как давай резать правду-матку, наговорили столько всего! Выяснилось, что в глубине души они все меня ненавидят. Вот я и сказал, что ухожу. И ушел.

– То есть ты совсем порвал с ними?

– Было бы что рвать.

– Жаль слышать.

– О боже, только не надо! Тебе не жаль. Да и с какой стати? Бога ради, скажи, что правда думаешь.

– Изволь. Какого дьявола было вламываться ко мне только с тем, чтобы поведать, как ты рассорился с приятелями? И раз уж мы об этом заговорили, то зачем ты сказал, что будешь у меня через пятнадцать минут, а сам не появлялся больше часа? Я глаз не сомкнул, ты понимаешь? Мог бы хоть извиниться.

– Бензин закончился. Я кварталов двадцать прошел, прежде чем попалась работающая заправка.

– Мог бы и сказать.

– Не думал, что перед тобой мне надо извиняться. – Видно было, с каким трудом Пол сохраняет бесстрастное выражение лица. – Я думал, ты мой друг.

– О боже! А еще требуешь от меня говорить, что на уме!

Он улыбнулся, но я не сумел прочесть этой улыбки. Пол определенно пребывал в странном настроении.

– Ну и чего же ты от меня, собственно, хочешь?

– Вели мне выметаться к черту.

– И как ты поступишь потом?

– Уйду.

– А после?

– У Ронни есть особое снотворное, которое продает ему один знакомый аптекарь из Нью-Йорка. Оно очень сильное. Ронни вечно хвастает, мол, достаточно семи таблеток, чтобы убиться. Так вот, уходя, я выкрал пузырек с ними. Сперва решил, что делаю это из вредности: Ронни без них спать не может, а новую порцию получит только дня через три, самое раннее. Но теперь-то я точно знаю, чего ради стащил таблетки.

– Если задумал покончить с собой, то съешь сперва хлебушка. Говорят, если глотать таблетки на голодный желудок, то, скорее всего, вырвешь и оправишься.

– Смотрю, ты не веришь…

– Этого я не говорил.

– Ты не веришь! Не позволяешь себе поверить. Ведь придется отговаривать меня и, может, даже приглядывать за мной несколько дней кряду. Ты не поверишь, что бы я ни сказал. Так уж и быть, поведаю тебе чистую правду. Потом можешь все пересказать Рути и Ронни – не то чтобы меня это хоть как-то заботило. Я тебе-то рассказываю просто забавы ради, это первый и последний раз, когда я говорю так с кем бы то ни было… Ты, поди, думаешь, что я – одна из тех истеричек, которые вечно всех пугают суицидом. Ты меня совсем не знаешь. Я прежде ни разу еще не задумывал наложить на себя руки; такое мне даже в голову не приходило. Я, видишь ли, считаю, что это безумно скучная вещь, но уж если правда решился, то можно и доставить всем такую неприятность. Тогда точно сделаешь все как надо. До вчерашнего вечера меня всегда что-нибудь отвлекало, мелочь вроде любопытства к фильму, который мы собирались посмотреть, или к тому, что на ужин, или к тому, что же дальше. Вчера все это для меня закончилось.

– В каком смысле?

– Просто я понял, что дошел до конца. Это произошло в кабаке на бульваре Сансет, в центре города, в разгар вечера. Я заметил свое отражение в зеркале, взглянул на себя – не так, как мы обычно смотрим в зеркало, а хорошенько присмотрелся. Народу было полно, но я как будто очутился на необитаемом острове, такое у меня возникло чувство. Я знал, что это наверняка конец; я увидел, что уже ни на что не годен, совсем ни на что.

– Время от времени такие мысли приходят в голову всем. Мне тоже.

– Нет, тебе не приходят. Всерьез – точно нет. Почти никто о таком всерьез никогда не думает. Почти все на что-то да годятся. Когда-то годился и я. Сейчас – нет, потому мне и пришел конец. Вот так, все просто.

– И ты решил наглотаться таблеток?

– А есть еще предложения?

– Нет. Но есть кое-что, чего я не понимаю. Зачем ты пришел ко мне? Раз уж ты понял, что ни на что не годен и что правда решил покончить с собой, то почему просто не вышел из бара и сразу не наложил на себя руки?

– Разве не очевидно? Я напуган.

– Боишься убивать себя?

– Нет, черт возьми! Я боюсь того, что будет потом.

– Нет, Пол, ты же говорил, что не веришь…

– Я не верю в чушь, которую втюхивают нам христиане. Я не верю, что потом будет хоть что-то. Но одного неверия мало. Особенно когда ты на пороге. Нужна полная уверенность. И пока я не буду полностью уверен, я боюсь убивать себя. Ты прежде не принимал никаких наркотиков, да, Кристофер? Вот если бы принимал, то понял бы, наверное, о чем я. А может, и нет. Некоторые люди, похоже, способны дурачить себя вечно. Я вот не могу. Раза два или три я под кайфом погружался в глубины самого себя и знаю наверняка: если каким-то диким чудом и правда есть какое-то там «после», и я наглотаюсь таблеток в теперешнем своем состоянии, то окажусь в таком дерьме, которое будет в миллион раз страшнее всего того, что могло бы произойти со мной здесь. Там мне от себя уже никуда не деться.

– Ну так и не рискуй. Живи.

– Ты ни слова не понял из того, что я тебе тут наговорил, да? Для тебя это все пустой треп. Ты слушал-то меня только потому, что я нарушил твой драгоценный сон. Потерпи, еще парочка минут – и вернешься в постельку, ведь я почти закончил. Плевать, даже если это звучит для тебя банально или скучно, ты меня выслушаешь. Вдруг как-нибудь потом да поймешь… Кое на что я все же годился: для секса. О, еще как! По мне сохли разные люди, и это