не сказал.

– Почему же?

– Потому что я… еще только начинаю… – Я виновато осекся. Так много я Полу выдавать не собирался.

– Начинаешь – что?

– Ну, медитировать. – Жаль, другого слова не подобрать. Привычный термин слишком слабый и салонный.

– И как ты медитируешь? – Еще мгновение назад мне казалось, что Пол искренне заинтересован, и вот он уже забрасывает меня каверзными вопросами.

– Я… ну, это трудно объяснить. Можно сказать так: ты садишься и успокаиваешься, а потом пытаешься раскрыться… – Тут я застрял. «Открыться» – это одна из фраз Августуса, и от того, что я употребил ее в присутствии Пола, меня замутило. – То есть… открыться… «этому самому»…

– Что ты заладил про «это самое»? Почему бы просто не сказать «Бог»? Ты ведь о нем толкуешь, да?

– Да.

– Ну так говори «Бог», бога ради!

– Ладно, Богу, – ответил я. В присутствии Пола это будоражило, как будто я в начальной школе употребил новое бранное словечко.

– Медитируя, ты видишь Бога внутри себя?

– Конечно, нет!

– Тогда зачем тебе это?

– Надо упорно заниматься. Быстрых результатов ждать не приходится. Могут уйти годы.

– Значит, надо просто сидеть? Этак я переберу в уме всех, кого поимел. Кончится тем, что стану онанировать.

– Порой и мне того же хочется.

– Но ты сдерживаешься?

– Да.

– Отчего же? Отказался от секса?

– Пытаюсь.

– Потому что так велел Парр? Надо думать, он считает секс порочным?

– Нет, вовсе он так не считает. Секс порочен не для всех. Парр говорит, что секс – это даже хорошо, но только до тех пор, пока ты умом настроен на поиски…

– «Этого самого»? – Пол издевательски осклабился.

– Бога.

– А что потом?

– Потом надо отказаться от всего: курения, алкоголя и прочих радостей. Не потому, что они порочны, просто… в общем, как подготовка к спортивным соревнованиям.

– Сроду ни к чему не готовился, так что мне не понять.

– Черт побери, я тоже. Надо же было с чем-то сравнить!

– Должен сказать, что в твоем изложении все это звучит непереносимо скучно. – Впрочем, тут Пол улыбнулся мне как-то совершенно иначе, с таким обаянием и теплотой, что я ощутил, как между нами завязываются некие простые, свойские отношения, которые потом могли бы перерасти в дружбу. Очевидно, я интуитивно настраивался на дружбу с ним с самого начала, а то не ответил бы так быстро:

– Нет, Пол, ты не прав. Все очень даже забавно. Потрясающе весело. Жаль, я не могу описать: ты просто сидишь, а потом вдруг понимаешь, что ты лицом к лицу с чем-то. Ты этого не видишь, но оно перед тобой.

Несколько секунд Пол слушал меня с неподдельным интересом. В нем не осталось скептицизма. Однако потом этот взгляд пропал, и он холодно произнес:

– Что ж, лично я всегда держусь того, что можно увидеть, потрогать, понюхать, ощупать и оттрахать. Вот в это точно можно верить. Все остальное – словоблудие, которым ты себя в чем-нибудь убеждаешь. Я не говорю, что твои мистики – заведомо лжецы, просто они не могут доказать мне, что сами же себя не дурачат. Как не может этого сделать и твой приятель Парр.

Мне показалось, что в его голосе звучит вопрос. Как бы там ни было, Пол хотел и дальше заставить меня отвечать на вопросы, отстаивать свою позицию, а мне эти игры наскучили. Виноват сам Пол. Выходит, он не был по-настоящему заинтересован. Подумаешь, прочел книгу Августуса Парра и даже размышлял над ней непродолжительное время! Что это доказывает? Просто в больнице без обычных забав: секса, выпивки, наркотиков, – он заскучал. Черт возьми всех этих прожигателей и прожигательниц жизни! Им ни до чего нет дела.

Ни. До. Чего.

Ладно, решил я, дам ему последний шанс…

– По телефону ты сказал, что, кроме меня, тебе никто не поможет. В чем тебе нужна помощь?

– Я не говорил о помощи, – очень быстро ответил Пол.

Я точно слышал, как он это говорил, но сейчас не стал придираться.

– Что ж, ладно, в чем же дело?

– Ни в чем.

– Вот так просто – ни в чем?

– Ни в чем важном.

– Так, может, скажешь, в чем именно?

– Я передумал. Ты не поймешь.

– Ну вот, я ради тебя в такую даль тащился…

– А я тебе говорил: не хочешь – не приезжай.

Мы улыбались друг другу. Наше противостояние было сродни некой странной близости, игре.

– Ну тогда пока, – сказал я.

– Пока. – Мы очень вежливо пожали друг другу руки. Пол открыл мне дверь и снова закрыл ее, не успел я дойти до машины.

* * *

Спустя несколько дней меня посреди ночи выдернул из глубочайшего сна телефонный звонок. За окном еще стояла кромешная темень; все замерло в остолбенении раннего часа.

– Алло, – сердито ответил я.

– Кристофер… – Голос Пола. В нем не было ни отчаяния, ни даже напряженности, и все-таки я понял: дело срочное. Пол говорил очень тихо, лишенным обычной манерности тоном, в котором если что и осталось прежнего, то только осадок южного говора. – Я сейчас приеду.

– Сейчас?

– Минут через пятнадцать. На машине.

– Это так важно?

– Для тебя, может, и нет.

– Где ты сейчас? Дома?

– Дома меня не было уже два дня.

– О… ладно, приезжай.

– Кристофер…

– Да.

– Ты один?

– Разумеется.

– С тобой в кровати никого?

– Нет, – я допустил немного сарказма, – я проверил.

– Хорошо.

Когда я впустил Пола к себе, его вид меня поразил: один глаз почти не открывался, заплыв жутким окровавленным синяком. Пол был небрит, его одежда – смята и грязна. Он прошел в квартиру и сразу же сел на мою кровать.

– Выпить у тебя, конечно же, не будет, – сказал он. – Вечно у вас, трезвенников, для гостей ничего не сыщется.

– Есть ром.

– Ром! Боже, у тебя – и ром?! Ну, если ничего другого нет…

Я сходил на кухню и вернулся с бутылкой, которая была полна едва ли на четверть.

– С колой смешать?

– С колой? – вздрогнул Пол. – Я тебя умоляю… – Он откупорил бутылку и выпил ее в два больших глотка. Утер губы тыльной стороной ладони. – Скоро меня, наверное, вырвет. Ну и ладно, зато хотя бы руки больше не трясутся, – добавил он, присматриваясь к своим ладоням с некоторым интересом.

– Что у тебя с глазом?

– А… – Пол встал и, подойдя к зеркалу, присмотрелся к себе. – Это случилось дня четыре или пять назад. Точно, когда ты приезжал, вечером. Я подрался с одним из морпехов. С Нельсоном. Он меня и отделал.

– С какой стати?

– О, так он набрался. Я назвал его сукиным сыном, причем не имел в виду ничего конкретного, даже по-дружески. А он воспринял это лично. Или сделал вид. Я, мол, его маму оскорбил. Хотел разобраться по старинке, как в Старом Свете. Даже рубашку скинул. Вставай, говорит, дерись как мужик. Я ему: «Мэри, твоя женушка – не мужик и никогда не унизилась бы до того, чтобы вести себя по-мужски, а ты – просто мальчик, который строит из себя мужика и начинает меня здорово утомлять». Тут-то он на меня и накинулся.

– Я не удивлен, – сказал я, рассмеявшись. – Твоя смелость меня восхищает. Говорить с Нельсоном таким образом… Он и его дружки