– Если ты знал все с начала, что же сразу не повез?

Он меня подловил. Может, мысли читает? Или ему повезло и он угадал, что у меня в голове? Тогда я, не думая, ответил:

– Когда я был у вас в том доме, мне показалось, что тебе это не больно-то нужно. Знаешь, к Августусу каждую неделю приезжают десятки людей. Вот я и не вожу к нему тех, кто настроен несерьезно.

– А теперь я, по-твоему, серьезен?

– Да. Я так считаю. То есть после того, что случилось…

– Я же говорил, что ни во что такое не верю.

– Ладно, пусть ты не совсем веришь, но…

– Ты точно везешь меня к Парру не потому, что хочешь отделаться, лишь бы я отвязался и не действовал на нервы? – Пол с улыбкой посмотрел на меня, а я не смог ответить. Только слабо улыбнулся и покраснел. Полу этого, похоже, хватило. Правда его не сразила, ему просто нравилось вытягивать ее из меня. – Что ж, пообещай не забыть об одном.

– О чем же?

– Вчера ты сам притащил меня назад, милый. Вини теперь во всем только себя.

– Хорошо.

– А то после подобных происшествий люди почти всегда все валят на меня.

– Позволь мне кое-что сказать, Пол: я – не люди. И чем скорее ты это осознаешь, тем скорее поймешь меня.

Пол в голос рассмеялся. Ему, похоже, было искренне весело и хорошо. И вновь, как тогда у Рути, я ощутил, что мы можем легко общаться и даже быть друзьями.

– Ну, тебе же лучше, голуба!

Я взглянул на часы.

– Можно позвонить Августусу.

– Он уже не спит?

– Августус, – довольно сурово проговорил я, – каждое утро встает до рассвета и два часа медитирует. Потом еще два часа днем и еще два вечером. Ума не приложу, как он находит время писать письма и принимать посетителей.

– Этим утром я помешал тебе медитировать, да?

– О, ну, боюсь, я в этом деле не столь постоянен. И не занимаюсь этим так долго.

– Сколько же ты отводишь времени медитации?

– О, где-то с полчаса. Порой и вовсе минут двадцать. – Вопросы Пол задавал как будто невинные, но они меня смущали. И чтобы прервать их поток, я встал и вышел в спальню. Хотелось закрыться, но тогда бы я словно исключил Пола, и это дало бы ему моральное преимущество. Вот я и оставил дверь открытой.

– Алло, – осторожно произнес голос Августуса на том конце провода. Это был голос человека, привыкшего получать звонки от безумной половины мира и выслушивать истеричные раскаяния или религиозные сомнения, бессвязные отчеты об оккультном опыте, бессмысленные шутки и даже угрозы расправы.

– Здравствуй, Августус, это Кристофер.

– А, Кристофер, рад слышать тебя! Доброе утро.

– Августус, я бы очень хотел познакомить с тобой одного человека, если у тебя, конечно, найдется время. – Я говорил чуть ли не шепотом, как на исповеди, отчасти потому, что в соседней комнате нас слушал Пол, и отчасти потому, что инстинктивно копировал тон самого Августуса. – Понимаю, ты очень занят.

– Любопытно, когда кто-то говорит, будто занят, не находишь? Зачастую так оправдываются из страха, что у них отнимут время – словно собака, рычащая над костью, которую сама пока грызть не собирается. Человек начинает рычать еще прежде, чем узнает, с какими намерениями к нему обращаются. Если только обращается не он сам, покушаясь на чужую собственность.

– Ты ведь знаешь, я бы не стал торопиться с приездом, если бы дело не было срочным…

– Благодарю, Кристофер, ты всегда терпелив по отношению к чужой несобранности, ибо от нее все беды. Будь люди организованнее, отпала бы нужда в спешке и давлении… Говоришь, дело срочное?

– В общем, да. Если прямо – я боюсь, как бы этот человек, – я еще больше понизил голос, – не покончил с собой.

– О, понимаю… да, это срочно… Мой дядюшка, довольно любопытный, если не сказать аномальный тип, служил священником англиканской церкви, но взглядов на веру придерживался невероятно свободных, и вот он говаривал, что тогда как к верно подступающей смерти всегда можно отнестись с христианским смирением – если врачи и остальные сделали все от них зависящее, а ведь Его воля от нашей не зависит, – то вмешательство в суицид, даже радикальное, вполне оправданно, ибо самоубийство идет вразрез с Божьей волей… Что говорит доктор? Тот, о ком сейчас речь, вне опасности?

– Будет тебе, Августус… – Я невольно рассмеялся, ведь он всегда предполагает худшее и нагнетает драматизм до такой степени, что перестает слушать, что ему говорят. – Я же не сказал, что этот человек уже предпринял попытку суицида! Просто у него с собой таблетки, и он ходит по лезвию бритвы… – Я хихикнул, когда до меня дошел смысл невольного каламбура. – Не знаю, продержится ли бедолага еще хотя бы сутки, а ты – именно тот, кто ему поможет.

– Благодарю, конечно, однако подобные дела – все же не вопрос нужного или ненужного человека. Сейчас главное – вплотную подобраться к месту трагедии, к ужасному завалу эго, перекрывшему горный тоннель, и попытаться передать сигнал на другую сторону. Убедить запертого в ловушке человека, что спасательный отряд уже близок, и он поможет себе сам, сохраняя спокойствие. Пока длится кризис, это – самое большее, что можно сделать.

– Ну что ж, в моем случае придется попотеть.

– Значит, вы сейчас прямиком ко мне?

– Да, конечно, если можно. Скажем, минут через двадцать? – Ну вот, подумал я, совсем как врачи, обсуждаем направление пациента в операционную.

– Буду ждать. Спасибо, Кристофер.

– Спасибо тебе, Августус. – Я положил трубку и вернулся в гостиную. – Он просит нас приехать немедленно.

– Что ж, – ответил Пол, – надеюсь, ты понимаешь, на что идешь.

– Не понимаю, но готов рискнуть, – ответил я с улыбкой. Внезапно мне стало весело. Ощутил прилив сил и в то же время – радостную бесшабашность. Как будто вернулся в старые лондонские дни, когда помогал молодежи. Я сам заварил кашу, и теперь мне было любопытно, что получится.

Августус в то время жил в доме у двух пожилых сестер, пригласивших его к себе после того, как они прочли его книги. Большой и темный, их дом стоял на окраине Голливуда, у проселочной дороги, извилисто уходившей в холмы. Напротив располагалась апельсиновая роща, где Августусу разрешили гулять, и именно там я впервые увидел гремучую змею – жирная и сонная, она даже не думала греметь и нежилась на остывающей в закате земле. И вот, пока мы наблюдали за ней – а я прилежно практиковал отказ от неприятия, – Августус рассказывал о том, как бедные создания свернули не туда на пути творческой эволюции[88]. Поддались страху и развили у себя ядовитые железы, живя отныне в убожестве, неспособные управлять температурой собственной крови: стоит им задержаться на полуденном солнце дольше, чем на двадцать минут, и она вскипит. Как-то зимой, рассказывал Августус,