меня распаляло, даже если я сам находил их совершенно непривлекательными, а обычно такими я их и находил. Я получал несказанную радость, доставляя им удовольствие, что у меня практически всегда получалось, и я этим гордился. Но потом мало-помалу все скатилось в какое-то исступление. Возникло чувство, что, даже истощенный, я должен трахаться дальше, и дальше, и дальше. А потом я возненавидел секс. Принялся заниматься им так, будто хотел вытравить его из себя начисто. Несколько раз буквально зверел, аж вены лопались, и я истекал кровью. Последние три месяца я как мужчина бессилен. Полный импотент. У меня не встает… Удивительно, как долго можно скрывать нечто подобное. Я блефовал: говорил похабности, врал о том, кого перетрахал, а раза три или четыре, когда меня совсем уже припирали к стенке, затащив в постель, я делал вид, что слишком пьян и ни на что не способен. Меня раскусила Рути. Отчасти из-за этого мы и поссорились. Рути выдала меня Ронни, а тот уж не сдержался и давай надо мной издеваться. Да если бы он и промолчал, я бы все равно возненавидел его только за то, что он знает. Терпеть не могу, когда про меня что-то знают. А тех, кто знает, я ненавижу.

– Ты поэтому все мне рассказываешь? Чтобы потом меня возненавидеть?

– Нет, черт возьми… На тебя мне вообще наплевать. Вряд ли тебя кто-то когда-то вообще ненавидел. Да и ты, при всем желании, не смог бы возненавидеть кого-то. У тебя на уме только слова да книги. Ты образцовый культурный бриташка. От твоего брата меня в дрожь бросает.

– Так и я симпатий к тебе не питаю, знаешь ли. С самой первой встречи ты из кожи вон лезешь, пытаясь произвести впечатление. С каждой новой попыткой уловки твои становятся все глупее. Ты будто ждешь, что мы разинем рты, увидев, какой ты дьявольски порочный Дориан Грей. А на деле ты просто очень вульгарный и мелкий стареющий юноша из не самого приятного штата Америки, с претензиями на утонченность и бравирующий тем, что его вышвырнули из парочки европейских отелей. Утонченность! Господи боже! Да для тебя, поди, чай с герцогиней Виндзор – седьмое небо! Как по мне, ты отдаленно не представляешь, каков я на самом деле, что чувствую и о чем думаю. И никогда ничего не узнаешь – ни обо мне, ни о ком-то другом, – потому что слишком сильно увлечен самим собой и своими кривыми ужимками. А если ты вдруг и решишься на самоубийство – в чем лично я сильно сомневаюсь, ведь у тебя нет хребта, – то только из чистого тщеславия. Лично я готов поспорить, что ты блефуешь…

Уже на середине отповеди я поразился сам себе. Это говорил совсем не я – и тон, и слова были слегка неестественны; и все же я не замолчал, пока не высказал все. Неужели истерия Пола оказалась заразна и передалась мне? Или он просто вынуждал меня говорить с ним таким образом? Не затем ли он на самом деле пришел ко мне – вынудить отвергнуть его?

Сам он тем временем, не глядя мне в глаза, развернулся и пошел к двери. Я даже не пошевелился, чтобы его остановить. Дверь тихонько затворилась, а я еще некоторое время стоял, прислушиваясь к звукам раннего утра.

Нет, нельзя так поступать. Если блефует Пол, то и я тоже. Я не мог позволить ему вот так уйти, с таблетками снотворного в кармане. Побежал следом, повозился у двери, открывая замок, и вылетел в коридор. Пол к тому времени почти спустился с лестницы. Наверняка он слышал, как я бегу за ним, но даже не обернулся. Нагнал я его только у первого этажа. Схватил за руку – грубо и садистски, что опять-таки было несвойственно мне, – развернул и чуть не волоком потащил назад. Сопротивляться Пол не пытался. Он по-прежнему не смотрел мне в глаза, однако, проходя мимо зеркала, я заметил на его лице улыбку. В ней читалась такая болезненная мазохистская вредность, что на мгновение я исполнился дикого отвращения и сказал себе: «Проклятый болван, почему ты не дал ему покончить с собой?!»

Я отпустил Пола и отошел в сторону.

У меня дыхание сбилось, а он ничуть не запыхался. Я был потрясен, а он спокоен. Я знал только, что не выдержу напряжения, если мы и дальше будем стоять молча; надо было как-то нарушить тишину.

– Послушай, – сказал я, – иди в душ. Если надо, воспользуйся моей бритвой. Я пока завтрак приготовлю.

Пол сразу же, не взглянув на меня, отправился в ванную. На ходу он вроде бы даже пробормотал: «Если так тебе угодно», – или мне показалось? У меня внутри все опустилось от мысли, что я сам же вручил ему новый инструмент для издевательства надо мной. С этого момента Пол станет во всем меня слушаться.

Когда полчаса спустя Пол вышел из ванной, он заметно преобразился и выглядел куда опрятнее. Синяк, резко выделявшийся на симпатичном свежевыбритом лице, теперь напоминал почетную рану.

Я тем временем оделся, поставил вариться кофе, выжал сок из апельсинов и достал из холодильника яйца. Уже хотел жарить яичницу, когда в кухню вошел Пол.

– Может, я сам все сделаю? – вызвался он.

– Да, будь добр.

– Омлет?

– Было бы неплохо.

В том, как поменялась ситуация, чувствовалось нечто зловещее. Мы теперь говорили друг с другом вежливо, не повышая голоса. Я был до смерти смущен; понятия не имел, что переживает Пол. Омлет он приготовил быстро, действуя очень уверенно: нашел в шкафчике лук и травы, а в холодильнике – кусочек ветчины; будто точно знал, где что лежит. Когда он поднес омлет на блюде к столу в нише, я еще подумал про себя: нет, ну как ловко заделался слугой! Потом: похоже, в этой роли он себя правда чувствует как рыба в воде.

– Мм, – промычал я, уплетая омлет, – а ведь вкусно!

Омлет и правда удался, но Пол мой комплимент пропустил мимо ушей, разве что чуть потупил взгляд из скромности. Для него, похоже, не было ничего удивительного в том, что омлет получился чудесным; а в роли слуги не ему было меня благодарить. Некоторое время мы ели молча.

Наконец, когда с завтраком было покончено, я не без усилий спросил:

– Ну и что же нам делать дальше?

– Ты ведь не моими планами интересуешься, да? – ответил Пол, изобразив самую свою вызывающую улыбку. – Что будешь делать ты?

Тут-то я его и удивил, быстро сказав:

– То, чего ты ждал от меня все это время. Отвезу тебя к Августусу Парру.

Однако удивился Пол, видимо, не так уж и сильно. Он молчал, сохраняя невыразительное лицо.

– Ты ведь этого хочешь? – продолжил я игриво-задиристым тоном. – Ты ведь об этом хотел