– Пошли?

– Вообще-то я хотела отказать! – очнулась от оцепенения Сусанна.

– Поздно, – рассмеялся он. Смех ему удивительным образом шел, и она, невольно улыбнувшись, согласилась – так и быть.

На площади она махнула рукой в направлении Мирной улицы:

– Нужно подождать.

– Что ж, подождем.

Заметив подругу, беседующую с незнакомым молодым человеком, Меланья вздернула брови и замедлила шаг. Возможно, решила она, это ее родственник, о котором она не знала. Но, подойдя ближе, она мгновенно узнала юношу, который много лет назад защитил Сусанну от одноклассников. Меланья тогда приросла от испуга к земле и не смогла, как другие дети, пуститься наутек. Очнувшись, она соврала, что просила не трогать ее. Сусанна не стала ее выдавать и пролепетала, что она действительно ее защищала. Это и стало причиной их мгновенно завязавшейся дружбы. Одна из девочек прониклась благодарностью к другой за то, что та не стала изобличать ее во лжи. А вторая просто обрадовалась возможности приобрести подругу.

Тем же вечером матери Сусанны резко стало плохо. К приезду скорой она почти не дышала. Уложить ее на носилки не удалось – в лежачем положении ее непрестанно рвало. Ее перенесли в машину и кое-как усадили. Сусанна расположилась рядом, обхватила ее руками, прижалась губами к ее бледному, в ледяных каплях пота, виску. В реанимационную палату ее не пустили, но уходить она отказалась и осталась ждать в приемной. Позже к ней присоединился отец. Она взяла его тяжелую, пахнущую набрякшей землей и лошадиным навозом натруженную руку в свою, развернула, погладила каждую трещинку, каждую мозоль, легонько подергала за кривой, переломанный в двух местах и неправильно сросшийся мизинец. Он поцеловал ее, тяжко вздохнул. Оба при этом не проронили ни слова, но Сусанна не сомневалась – никогда прежде они не были так близки и откровенны друг с другом.

Под утро их впустили в палату, чтобы дать возможность попрощаться. Мать уже отходила, измученная кровавой рвотой и нестерпимой болью в желудке. Дочь свою она не узнала, а вот мужу улыбнулась – слабой мимолетной улыбкой, и даже попыталась коснуться его, но не смогла пошевелить рукой. Сусанна не замечала ни ее агонии, ни того, как она, задыхаясь, хватает бледными губами воздух и сучит пятками по застиранной простыне. Единственное, что она видела, – это удивительно ясную улыбку, на недолгий миг озарившую ее искаженное болью лицо, и склонившегося над ней мужа, считавшего эту улыбку знаком благословения.

Она потом долго не могла простить себе того, как умудрилась, детально и прилежно изучая окружающий ущербный и тягостный мир, проглядеть то пронзительное чувство любви, которое пронесли сквозь нелегкую свою жизнь два этих несчастных человека. Именно тогда, наблюдая за тем, как угасающая в нестерпимых страданиях мать не отводит взгляда от лица мужа и даже пытается подбодрить его улыбкой, она с ужасом осознала ту огромную цену, которую заплатили ее родители, вынужденные пожертвовать ради своей любви буквально всем, и в том числе – собственными детьми.

На похороны Сусанна не пошла, не было ее и за поминальным столом. Пока семья находилась на кладбище, она прибралась в закуте. Сложив все, что осталось после матери, на деревянный топчан и накрыв жалкую стопку простыней, она зло расплакалась, убедившись, как мало у нее было вещей: пара заношенных туфель, шерстяное штопаное платье, побитый молью жакет, халат, на котором сохранилась лишь одна костяная пуговица, остальные, по мере того как ломались, мать заменяла на простые крючки. Сусанна аккуратно отрезала и забрала себе эту единственную, стертую почти до прозрачности щербатую пуговицу. Одежду отца она тщательно постирала, смывая дух тлена и смерти, и вывесила сушиться во дворе. Дверь закута заколотила шиферными гвоздями. Постелила в комнате брата, перетащив туда с веранды тахту, на которой бабушка любила проводить вечера. Ножки и спинку тахты попортил древоточец, но это не имело значения, главное, чтоб было на чем отцу переночевать, потом что-нибудь придумают.

На поминки Сусанна не вышла, к еде не притронулась, только помогла тетушке перемыть посуду. За столом стояла гробовая тишина, молчала даже бабушка, не упускающая возможности пожаловаться на нелегкую свою долю, лишь отец без конца плакал, не стыдясь и не пряча слез. Сын иногда гладил его по плечу и приговаривал: «Ну пап!» «Да?» – с готовностью откликался тот и продолжал плакать, утирая большой и плоской ладонью глаза. Обессилев от рыданий, он безропотно улегся на тахту, но следующим утром, перед тем как уйти на работу, вооружившись ломиком и молотком, вытянул все гвозди из двери закута и аккуратно их выпрямил. А потом перенес туда все свои нехитрые пожитки. Поднятая шумом Сусанна спросила у него с обидой, зачем он это делает. «Не могу я видеть свою мать, дочка», – ответил он.

«Можно подумать, я могу», – подумала Сусанна, но говорить ничего не стала, только попросила хотя бы позавтракать с ней и братом.

– Бабушка просыпается поздно, так что ты с ней не столкнешься.

– Как скажешь.

С того дня они завели себе привычку завтракать вместе. Вскорости к ним присоединилась тетушка, сидела за столом тихо, попыток вступить в разговор не делала, но внимательно слушала, неизменно кивая в знак согласия, если говорил ее брат. Сусанна догадывалась, что она хочет о чем-то его спросить, но не решается. Она не поторапливала тетушку и не задавала наводящих вопросов, поскольку отлично ее знала. Любой лишний жест или оброненное некстати слово могли напугать ее, потому следовало оставить ее в покое. И тогда она, набравшись решимости, сама бы спросила.

Однажды, наконец, этот день настал. Тетушка, смущенно наматывая на палец край скатерти и не решаясь поднять на своего брата глаза, спросила едва слышным шепотом:

– Может, ты хочешь, чтобы я что-то особенное для тебя приготовила?

– Испеки мне, пожалуйста, багардж, – ответил отец, ничуть не удивившись вопросу. Сусанне даже показалось, что он не сомневался, о чем его спросят, потому заранее придумал ответ.

– На сметане? – уточнила заметно осмелевшим голосом тетушка.

– А есть сметана?

– Есть, я немного приберегла. Как раз на порцию багарджа хватит.

– Спасибо.

– Было бы за что!

И тетушка, поднявшись из-за стола, с несвойственной для нее стремительностью направилась к двери. Но, дойдя до нее, она резко развернулась и пошла обратно, бормоча себе под нос: «Чего это я рванула, потом, когда уйдете, поставлю тесто».

Сусанна, стараясь не привлекать к себе внимания, осторожно переглянулась с братом, сидящим по правую руку от нее. Тот вздернул брови и повел плечом. Это был самый долгий разговор, который они когда-либо слышали от тетушки. Обычно она ограничивалась односложными фразами или вовсе молчала, теперь же не просто решилась на целый диалог, так еще, проходя мимо брата, погладила его по волосам. Это был счастливейший из завтраков, на котором они когда-либо присутствовали.

Со стола всегда убирала тетушка. Сусанна под предлогом мойки посуды выпроваживала мужчин, сама же покидала дом, выждав несколько минут. Она не хотела, чтобы отец с братом раньше времени увидели ее с Симоном. Вот окончит школу, тогда и познакомит их.