Дорога свернула в поле, лес постепенно отступил: сначала кустарник сменился зарослями дудника, потом и слева потянулось разнотравье. Солнце начинало ощутимо припекать, и Середин вспомнил, что не запасся водой, а из еды у него имелась только вяленая рыба. Во рту пересохло, как только он подумал, что придется грызть подсоленного судака или сазана. На ходу он сорвал стебелек травы, пожевал, надеясь обмануть жажду. Начала сказываться бессонная ночь: под веками засвербило, будто ветер запорошил их песком, захотелось прилечь в высокую траву, спрятаться от солнечных лучей, переждать жару и уже по холодку продолжить путь. Он стал прикидывать, успеет ли перехватить Невзора возле перевоза, если вздремнет часок-другой. Выходило, что успеет: тот пробирался лесом, и хотя лес для Невзора — дом родной, все же обогнать Середина он никак не сможет.

Впереди, возле дороги, ведун увидел небольшой стожок. Поверху сено было темное, прелое от дождей и росы, но из-под почернелых стебельков золотилась подсохшая пахучая трава. Олег скинул торбу, перевязь положил рядом, под рукой, и привалился к стожку, наполовину зарывшись в траву. Запах от сена шел такой, что голова кружилась и глаза закрывались сами собой. По высоте солнца выходило, что сейчас не больше одиннадцати часов, так что, рассудил Середин, грех было не переждать в теньке самый солнцепек.

Шуршало сено под головой, стрекотали кузнечики, потом все звуки стали отдаляться, затухая на границе слышимости.

То ли муравей заполз под рукав рубахи, то ли еще какое кусачее насекомое. Середин пошевелил левой рукой, почесал запястье о бедро и внезапно очнулся. Это было не насекомое — крест покалывал, припекал кожу, предупреждая его. После того, как Середин ушел от Велены, крест вел себя тихо, грел слегка, и Олег почти забыл о его существовании.

Шорох сена под ветерком — или трава шелестит под легкими шагами?

Середин приоткрыл один глаз, нащупал рукоять сабли. Из-за стожка показалась узкая босая ступня, белая, словно ее обладатель никогда не ходил босиком. Потом в поле зрения попал подол длинной белоснежной рубахи, украшенный бледной вышивкой. Середин хмыкнул и выпустил рукоять.

— Загадки задавать станешь, или как?

Рядом с ним присела на корточки девушка в льняной рубахе, голову ее венчал венок из колосьев и васильков. Светлые глаза смотрели задумчиво, словно она решала что-то для себя.

— Я-то думала развлечься немного, — тихо сказала она, — а ты вон какой: не работник, не пахарь, так, путник. И отдохнуть ты присел вовремя, в самое солнце, и загадки тебе задавать ни к чему — не станешь ты отвечать, посмеешься только.

— Не буду смеяться, — серьезно ответил Олег, — но и отвечать не стану. Ты уходи, поищи еще кого-нибудь.

— Скучно, — протянула девушка, — в поле никого: озимь не пашут, траву не косят… Солнце к вечеру — значит, мое время вышло.

Она поднялась. Середин посмотрел на нее снизу вверх: солнце просвечивало волосы, делало рубашку прочти прозрачной, но казалось, что под льняной тканью ничего нет, словно заполнена она молочным туманом или дымом.

— Все-таки загадаю я тебе загадку, а ответишь сам себе, коли ответ найдешь.

— Ну, давай, — лениво согласился ведун.

— На двух дорогах стоял, по одной пошел; что оставил — потерял, что найдешь — не убережешь. Вернуться — слово не сдержать, вперед пойти — сон потерять. Вот и думай, путник.

Девушка исчезла за стожком, прошелестели шаги и снова воцарилась ленивая полуденная тишина. Олег вытащил травинку, покусал, обдумывая слова полудницы. Ничего не придумал, выплюнул травинку, встал, потянулся. «Обидно ей, что развлечься не удалось, — решил он, — вот и наплела невесть что».

Надев перевязь, он отряхнулся от сена, забросил на спину торбу и зашагал по дороге.

Под вечер, одолев очередной подъем на заросший бурьяном холм, Середин увидел внизу Днепр. С противоположного берега полз по воде паром, возле переправы стояли две повозки, над корчмой, стоявшей чуть поодаль, курился дымок. Олег утер пот со лба. «Ну, вот и дошел, — вздохнул он, — только бы Невзора не пропустить. Не будет же он вплавь переправляться».

Под холмом дорога раздваивалась: направо шла более-менее наезженная — там, на берегу, стояла обнесенная тыном деревенька, зеленели распаханные огороды, — налево вела к перевозу. Возле селения несколько лодок заводили сети, гребя против течения, в огородах копались бабы. Олег повернул налево, к перевозу и корчме — в животе давно уже урчало от голода, а вяленую рыбу он есть так и не решился.

На заднем дворе голый по пояс мужик рубил топором тушу барана, тут же девка в застиранной рубахе ощипывала и потрошила несколько куриц. Ветерок кружил перья, пахло потрохами. Возле ног работницы увивались несколько котов. Они терлись о ее ноги, заглядывали в глаза, или, по крайней мере, пытались это делать, изображая крайнюю степень оголодания. Возле порога корчмы валялся, положив морду на лапы, лохматый тощий пес размером с годовалого теленка. Он лениво взглянул на Олега, клацнул зубами, пытаясь поймать докучливую муху, и опять погрузился в свою собачью нирвану — возле него валялась изгрызенная до крошек мозговая кость.

Середин переступил через пса — тот даже ухом не повел. Внутри постоялый двор, несмотря на раскрытые ставни и распахнутую дверь, вонял прогорклым жиром, онучами, перегаром и кислой брагой. После свежего воздуха полей это было очень неприятно, но голод взял свое: Середин уселся в углу, за длинный стол, стянул перевязь, положил рядом торбу. Из-за тряпичного полога вышел пузатый мужик с багровой плешью, в свободных штанах и пятнистом от пролитого пива, меда и браги переднике. Середин заказал кувшин пива, рыбью похлебку и курицу. Хозяин сонно кивнул и, обернувшись к двери в кухню, неразборчиво что-то крикнул. Из-за двери показалось круглое красное лицо женщины лет тридцати с растрепанными волосами и измазанным чем-то жирным ртом. Толстяк проревел ей заказ, она утерла рот, мельком глянула на Олега и скрылась в кухне.

Хозяин нацедил из бочки кувшин пива, брякнул его перед Серединым, подал деревянную чашу и опять скрылся за пологом. Пиво было теплое, но достаточно свежее, и Олег разом ополовинил кувшин, заливая томившую его в дороге жажду. Возле кухни за столом приютились два мужичка, явно коротавших время до парома на другую сторону; на земляном полу, возле двери, дремал нищий — заросший разбойничьей бородой, босой старик в армяке на голое тело. В руке у него был зажат ржаной сухарь — время от времени бродяжка вспоминал про него, сонно мусолил в беззубом рту и снова задремывал.

Середин постучал по столу костяшками пальцев, привлекая внимание хозяина.

— Слышь, мил человек. Друга ищу: здоровый малый, в кожаной безрукавке, бритый наголо. Не было такого сегодня?

Толстяк поскреб плешь, пожал плечами.

— Сегодня такого не было. Пусто весь день, вот под вечер, глядишь, наберется народ. Жди.

— А кроме как на пароме, он мог переправиться?